Рукотворную, так сказать, творят историю. А Историю нерукотворную творят бессмысленные громадные массы, порождающие гравитационные поля. Вам этот образ от меня уже знаком: если к населенной планете приблизится другое светило, его гравитационное поле начнет все реки и водопады отклонять в его сторону. А если его масса совсем уж громадна, то и реки, и самый воздух потекут к нему, оно высосет и опустошит планету и этого даже не заметит.
Еще недавно таким светилом для соседей была и Россия, ее гравитационное поле притягивало многие умы, но с недавних пор у американского поля не осталось соперников. Америку то восхваляют, то обличают за одно, за другое, за десятое – то она защищает мир от тиранов, то она сама главный тиран, – и каждый прав внутри своей сказки. Но все, что она делает сознательно под влиянием своих властолюбцев и хищников – творят Историю они, это нормально, – так все их фортели сущие семечки в сравнении с тем, что Америка делает бессознательно. Просто своим существованием и могуществом. В каждой стране одни умы продолжают притягиваться к собственной земле, а других влечет к себе новое солнце. И страна разрывается на части внутри собственных границ. А если части слабо между собой перемешаны, то разрываются и границы, начинаются войны. На одной такой войне погиб наш друг Пит – разумеется, я имею в виду художественный образ. А моя жена – вы все ее знаете: чистейший, то есть доверчивейший человечище – так она сотворила этот образ таким прекрасным и возвышенным, что сама теперь на него молится. Месяцами торчит в Донецке, пытается там создать музей всех погибших. Именно всех, а не только самых заметных. Собирает их фотографии, воспоминания, памятные вещи и надеется построить нечто вроде израильского музея, забыл название, где поминаются именно все без разбора. Ее тоже позвала История, повелела ей: оставь мужа и сына и иди за мной.
Так гравитационное поле Америки разрушило мой дом, о чем виновница уж точно не подозревает. А до этого она точно так же разрушила наш «Интеграл», чего ее хищники, возможно, и желали, но сознательно бы у них ничего не получилось. Зато когда их поле незаметным образом развернуло наши умы, множество собственных наших дел многим из нас показались каким-то отстоем. И даже наш великий учитель остался не у дел.
Конечно, заниматься чистой наукой он мог бы по-прежнему, но ему это было скучно, он хотел творить великие дела. То одно, то другое, то пятое, то десятое – и все такие грандиозные, что рот разинешь. И никогда не угадаешь, что ему придет в голову. Сегодня искусственные спутники, завтра животноводство, послезавтра водородное топливо, послепослезавтра ядерные реакторы, послепослепослепосле еще что-то потрясающее. И каждый раз все продумано до невероятных подробностей, эрудиция у него была фантастическая. И я за каждый прожект брался с величайшим воодушевлением – вот поистине историческое дело! Мы что-то изучали, доходили до вполне приличного уровня, печатали статьи, а то и коллективные монографии – основные идеи всюду закладывал он. Начинались какие-то командировки, отыскивались могучие партнеры, очень большие начальники, выносились постановления правительства… А потом как-то все само собой слабело, затихало, а с годами и вовсе рассасывалось. И сегодня я окидываю свою жизнь, когда я шел на зов Истории вослед нашему учителю, и вижу, что все свои мечты и дарования я пустил по ветру, по гравитационным полям, которые творил мой кумир. Последнее, что он мне предлагал, – обучать палестинцев. Они учатся в Европах и платят столько-то, а мы будем брать с них по столько-то, да еще и обеспечивать общежитием. И все цифры от зубов отскакивали, он по этой части мог бы в цирке выступать, он помнил цены на водку лет за сто, цены на кадушки, цены на золото до революции и после, и про палестинцев он тоже все знал. Очень мы про них плодотворно поговорили, и больше он их никогда не вспоминал. Умоляю, не спешите возражать, это только сказка! Каждому будет дана возможность возразить другой сказкой. Я говорю не о нашем реальном учителе, ибо понятия не имею, какой он был в реальности. Мы ни о ком не имеем понятия, я говорю только о художественном образе.
И я на его тризне – образа, образа! – теперь никак не могу взять в толк, на черта ему все это сдалось при его нечеловеческом умище? Враги обвиняли его в карьеризме. Но я-то знаю, что он этими авантюрами наживал больше неприятностей, чем выгод. И теперь я думаю, что в глубине души он так и оставался хулиганистым пацаном. Как любил он дурачить начальство, так это и оставалось самым любимым его занятием. Как когда-то привязал он парторгу к хлястику надутый гондон, так он потом и навязывал министрам и маршалам такие же пузыри. И в итоге я всю жизнь прослужил чужому озорству. В последние годы я это почувствовал, и он тоже сразу это почувствовал, ни к чему великому больше меня не привлекал. И я теперь желаю только как-нибудь дожить на обочине Истории, достаточно она вокруг меня и во мне перекрушила. Любые лозунги общего пользования вызывают у меня тошноту. Теперь я не желаю ни с кем шагать в ногу, а делать только то, что лично мне нравится, служить только тому, что лично я люблю.
А люблю я в России только ее гениев. Если она перестанет поставлять их миру – а она уже почти перестала, то она мне будет не более интересна, чем какая-нибудь Голландия или Албания, мир с ними обоими. Пожалуй, единственная национальная идея, которую бы я поддержал – это производство гениев. Вот для потенциальных гениев я и стараюсь создавать хотя бы микроскопическое гравитационное поле. Чтоб хоть что-то вытягивало их из серости помимо потери глаз.
Среди ученого люда попадаются две полярные породы. Один все схватывает на лету, излагает так, что и дураку ясно, а другой что-то бубнит, голову сломаешь, пока поймешь. Но этот лапоть, этот валенок, ватник делает открытие, которое не дается щеголю. Потому что у валенка есть какое-то внутреннее гравитационное поле, которое тянет его мысль в нужную сторону. Я и пытаюсь нашарить, какими же такими полями обладают гении. Мне ужасно повезло с начальником, это мой однокурсник, с которым мы когда-то были на шабашке. На редкость верный старой дружбе. Мохов, не красней, не красней, это не ты, а художественный образ. Так этот художественный образ позволяет моему художественному образу заниматься психологической физикой, психологической математикой – доискиваться, какие скрытые психологические мотивы лежат в основе научных теорий. А то и физиологические. Иногда это бывает просто опыт нашего тела: учась ходить, мы открываем законы равновесия. Если бы нашим единственным органом чувств было обоняние, не могло бы возникнуть понятие числа и пространства, если бы на земле не было жидкостей, не возникла бы квантовая механика, если бы не было периодических процессов типа смены дня и ночи, не возникла бы идея времени – ну, я уже начинаю читать лекцию. Кое-кто из студентов действительно начинает лучше соображать – для них я и стараюсь. Иногда статьи, книжки на эту тему публикую, кое-какие и подражатели завелись – таким вот хобби под старость лет я обзавелся.
Примерно так. Жили-были два гуся` – вот и сказка вся.
Теперь судите. Но только про себя, сегодня каждый говорит только о себе.
– Что ж вы, черти, приуныли?
Деланая бодрость, однако, не смыла неловкости.
