В общем, я увидел, что задачу я перед собой поставил непосильную. А если бы даже я за черт знает сколько лет, если бы дожил… Правда, может, выгоднее было бы и не дожить, недожившим, то есть недоопозорившимся увековечиться легче. Так вот, если бы я сумел подготовить в моем направлении сколько-то там хороших инженеров, так им бы потом понадобилось и поприще, а это уровень уже и не министерский. Правда, я только что услышал послание Обломова из-за гроба – тоже своего рода мертвая рука. Что нужно забабахать такой проект, чтобы все рты разинули. А то мы, казахи, пока что преодолели второсортность только в ординарном. Но для самоуважения требуется еще и сотворить нечто неслыханное. И тут бы как раз и замутить что-то вместе с русскими, у которых есть для этого все, кроме мечты. Кроме какого-нибудь ученого авантюриста типа Обломова.
Но тут же я подумал: ведь и сейчас вся слава достанется русским. А мы опять окажемся младшим если не братом, так партнером. А любому народу лучше быть первым в своем ауле, чем вторым в мире.
В общем, я убедился, что мне по силам только создавать гравитационное поле для отдельных романтиков. Вытаскивать их из серости. Хотя, как и это делать, не очень понятно. Вот в таком вот состоянии между небом и землей я сейчас и пребываю. Довольно часто летаю на родину, но тоже лучше всего себя чувствую в полете. Вот так бы летел и летел. Только иногда хочется полежать на облаке – уж очень пышно взбиты эти перины.
Бахыт улыбался, пряча неловкость, будто случайно уцелевший камикадзе.
– Для нас, для камикадзей, это, пожалуй, и есть самое лучшее – лететь и не приземляться, – сказал Олег, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Может, еще по графинчику саке? Пока за окнами беснуется буря.
Хорошенькая гейша в пилотке из пионерского галстука обернулась необыкновенно скоро.
– Ну что, друзья, – Олег поднял теплый тяжеленький стаканчик. – Мы убедились, что в своем внутреннем мире каждый действительно прав и действительно заслуживает сострадания. Как говорил еще один незабвенный друг нашей юности, никто лучше нас самих не знает, до чего мы хороши.
– Я все ждала: обо мне кто-нибудь наконец вспомнит? Нет, все на эту дурочку облизываетесь, – под рыжим Галкиным чубчиком снова проступила обиженная хорошенькая болонка.
– Галочка, ну что ты, мы, наоборот, хотели выпить, чтобы больше не отвлекаться. Итак, выпьем за то, чтобы вечно лететь и никогда не приземляться! А теперь слово нашей дочери полка. Единственной женщине среди нас, мужланов. Другой не было и не будет.
Я жила на проспекте Просвещения, и на свою беду была самой просвещенной в классе. И ужасно тосковала, что все мальчишки глупее меня. И в институте я целые годы была счастлива, оттого что меня окружали парни, которыми можно было восхищаться. Тем более что я среди них была единственная девушка. И я очень оберегала эту свою монополию. А потом они один за другим начали жениться. И не на мне. И все они обожали нашего общего учителя, говорят, гения, но я в этом не разбираюсь – для меня и Сева гений, и Кот гений, и Бах… Да вы все, по-моему, очень умные. Но вы же мне внушили перед ним такой трепет, что когда он меня насиловал, я и пискнуть не смела. Я надеялась, что кто-то из вас как-то за меня вступится, но вы все делали вид, будто так и надо.
От громового удара все припали к столу, но звон разлетевшихся стекол чуть-чуть всем вернул сознание: если есть чему лететь, по чему разлетаться, значит, мир еще не полностью обрушился.
«Мертвая рука!» – сверкнуло у Олега в голове, и он ринулся к выходу: удар грянул вроде бы там. Гейша в своей аккуратной пилоточке, осыпанная мелкими сверкающими осколками, лежала ничком ногами к двери, через высаженное стекло которой ее стегали водяные струи, размывая расходящееся по японским ирисам кровавое пятно (Пит Ситников… Тетка в луже крови…). Но это было еще не самое чудовищное. В образовавшемся проеме вниз головой висела черная человеческая фигура, и Олег успел увериться, что сошел с ума, прежде чем успел опознать перевернутого самурая, приветствовавшего гостей наставленным коротким мечом.
С окровавленного конца самурайского клинка ветер срывал алые капли и мелкими брызгами разносил их по вестибюльчику.
Не замечая хлещущих струй, Олег упал на колени перед гейшей и, не опасаясь порезаться, смахнул с нее стекла. Середина кровавого пятна находилась под правой лопаткой, и ткань в этом месте на глазах темнела и набухала. Олег попытался придавить ладонью невидимый кровавый источник, но кто-то отбросил его руку.
Галка! Она уверено ввела указательные пальцы в разрез блузки, которого Олег не разглядел, и разорвала японские ирисы от воротника до полы. На белой окровавленной спине под черным узорчатым лифчиком открылся небольшой вертикальный разрез, из которого толчками выдавливалась темная кровь.
– Платок! – Галка, не оглядываясь, протянула ему руку требовательным жестом хирурга, и Олег суетливо нашарил в пиджаке сложенный платок и вложил в ее пальцы.
Галка накрыла платком разрез и натянула на него упругий лифчик.
– «Скорую» вызвали? – она распоряжалась, как в медсанбате.
– Да, да, – страдальчески прогудел Мохов с мобильником в руке.
За ним виднелись потрясенные лица Грузо и Кацо – их бригада как-то сама собой оттеснила местный персонал.
Бедная гейша слегка зашевелилась и застонала.
– Потерпи, милая, потерпи, тебе лучше не двигаться, – Галка с материнской нежностью погладила ее по ирисам окровавленными руками, но раненая, кажется, этого не почувствовала, а только стонала все громче и громче.
Вбежавшая троица с носилками всех отогнала, чем-то прозрачным уколола и чем-то широким перемотала бедную девушку, уже стонавшую совсем громко и даже лицом вниз задававшую какие-то вопросы, и так же бегом унесла ее под дождь, накрывши оранжевой клеенкой. Олегу пришлось выйти наружу, чтобы отвести в сторону повисшего на каких-то кишках довольно тяжелого самурая.
– Так что с ней, она будет жить? – требовательно крикнула им вслед Галка, и один из носильщиков крикнул через плечо сквозь шум дождя:
– Ничего страшного, порез не проникающий, ребра целые.
Когда же выбитый проем в двери удалось затянуть тремя видами горы Фудзи, окровавленные руки отмыть с мылом, а затем снова рассесться, перевести дух и ощутить холод от мокрой одежды, Олег снова поднял тяжеленький остывший стаканчик с саке:
– Ну, чтоб она была здорова!
И все как-то даже суетливо бросились чокаться, каждый старался опередить другого, всячески выказывая нежность и преданность.
Вот что значит, стряслось что-то действительно подлинное!
– Да, так на чем мы остановились? Выпьем за то, чтобы вечно лететь и никогда не приземляться!
Дочь полка
Бетонные львы под фонарем по-прежнему наивно таращили свои белые крашеные бельма, а их залихватские завитушки хвостов были вздернуты так игриво, что на миг ему сделалось грустно: вот и еще одна утрата…
