— Ребята, — сказал Нагорный, — с Русланом Каримовичем оказалось все гораздо серьезнее, чем мы думали, поэтому глаз не спускать. Но беседуем мы замечательно, так что вежливо, не обижайте. Госпожа де Вилетт, вы будете с клиентом обедать?
— Разумеется.
— Хорошо. С адвокатом пусть общается, сколько угодно, его уже не спасет. «Е4», как минимум, а, возможно, и «Е5».
Один из конвойных присвистнул, а на графике СДЭФ Салаватова возник пик.
Камилла строго посмотрела на Нагорного.
— Александр Анатольевич, не смейте!
— Конечно, конечно. Все после обеда. Но я запомнил. Так, обедаем здесь, на этаже, и вы с Русланом Каримовичем тоже.
Мы вышли в коридор, освещенный длинными овальными лампами. Окон здесь не было.
Салаватова вели метрах в пяти впереди нас. Наручники сомкнули за спиной, и двое охранников держали его за локти, справа и слева. И двое шли следом. Мне показалось это лишним, я вспомнил рассказ Ройтмана о том, как по коридорам ПЦ водили моего отца. Салаватов же не стрелял сам, только людей подбирал, разговаривал. Зачем так?
Я видел его опущенные плечи и руки в наручниках, сложенные бессильно и покорно. Почему-то больнее всего мне было смотреть на эти руки.
Нагорный коснулся моего плеча так, что я вздрогнул.
— Артур, все хорошо, — шепнул он, — мы все абсолютно правильно делаем.
Столовая генпрокуратуры до боли напоминала столовую в ОЦ. Те же подносы, на которые надо набирать еду, легкие стулья и простые столы. Только в ОЦ стулья были оранжевыми, а столы голубыми. Как мне объяснил Старицын, чтобы избежать сенсорной депривации. Здесь стулья голубые, а столы светло-зеленые с разводами. Видимо, и следователей с прокурорами надо беречь от того же, а к созданию местного интерьера руку приложил психолог. Только окна гораздо больше, во всю стену, так же, как в кабинете Нагорного. И мозаики с горными пейзажами на стенах, пожалуй, повеселее, чем в ОЦ. Больше напоминало «посткоррекционаку» в Закрытом Центре.
Справа от входа глухие двери, за которые увели Салаватова, и ушла Камилла.
— Там что отдельная столовая для арестантов? — спросил я.
— Да, — кивнул Александр Анатольевич, — но она ничем не отличается. Стекла здесь везде небьющиеся, а меню общее.
Мы впятером сели за один стол, так что Гера даже позаимствовал стул от соседнего столика.
Нагорный взял борщ, пирог с мясом и морс. Я — сырный суп с крутонами, два маленьких шашлычка с овощами и сидр, который оказался банальным яблочным соком и явно алкоголя не содержал.
— Саш, здесь, что синдр безалкагольный? — спросил я.
— А ты как думал? Здесь сухой закон. Для всех: и для нас, и для арестантов.
— Как в ПЦ, только меню, пожалуй, чуть-чуть разнообразнее, — заметил я.
— Да? Надо поставить Ройтману на вид. Однообразно кормит пациентов. А то придет Камилла проверять обстановку и заявит о пытках.
— Да, не радикально, — сказал я.
— Саша, ты молодец, — сказал Венгер, — научился. Даже придраться не к чему. Здорово мы его раскрутили.
— Ну, во-первых, без тебя, Кирилл, как без рук. Ты очень вовремя вмешивался. И, во-вторых, все-таки адвокату тоже надо разговорить клиента. Так что нельзя сказать, что я никогда раньше этим не занимался.
— Салаватов, по-моему, информацию Камилле порциями выдает, — предположил Кирилл Васильевич, — о Кривине она явно впервые слышала.
— Ну, ему же хуже. Она не может, как следует выстроить защиту, а дама грамотная, хотя и скандальная.
— Ройтман говорил, что она практически спасла моего отца, — сказал я.
— Ну, не она одна. Но руку приложила, — согласился Нагорный.
— Артуру не по себе, по-моему, от того, что мы делаем, — заметил Венгер. — Да, Артур?
— Да, — кивнул я. — Я все время представляю себя на его месте. Как будто это на моих руках наручники, меня допрашивают, меня ведут по коридору. Мне Ройтман показывал зал в ПЦ, где казнили. Там было тоже самое, я представлял себя под тем биопрограммером, который приказал разобрать Хазаровский.
— Зеркальные нейроны хорошо работают, — заметил Гера. — Наверняка в Центре усиливали, чтобы было чрезвычайно трудно причинить боль другому человеку. Как себе. По «С» ведь была психокоррекция?
— Вы психолог? — спросил я.
— Да, — сказал Гера, — кроме того, что оператор одного замечательного прибора. Мои пациенты, как узнают, шарахаться начинают. Приходится убеждать, что без БП я людей насквозь не вижу. И вообще тайна исповеди. Я кстати тоже курс психокоррекции проходил как тюремный психолог.
— Психологической подготовки, — улыбнулся Андрей.
— Ну, какая разница, — сказал Гера. — Зеркальными нейронами занимались. Так что у меня тоже есть такое чувство. Когда я работаю просто как психолог, все нормально. Но во время допроса под БП я же понимаю, что в результате моей работы человеку временно станет хуже. Он должен будет провести некоторое время в ПЦ, и это будет не самый приятный период в его жизни. И может быть, еще несколько человек, которых он назовет, разделят его судьбу. Но, во-первых, потом он поднимется. Потому что психокоррекция нужна объективно, и не только для защиты общества. Она ему нужна. Потому что он не только обществу жизнь портит, он себе жизнь портит. Даже если совесть у него отсутствует полностью, и он никак не переживает по поводу своих поступков, общество будет жестко на них реагировать. Оно и должно защищаться.
— Понимаешь, Артур, — вмешался Нагорный, — восстанавливать справедливость — это кайф. Мы не мучаем бедного Салаватова, мы восстанавливаем справедливость. Думай не только о тех, кого мы обвиняем, но и о тех, кого защищаем. Тем более, что в данном случае это просто. Плечо-то болит?
— Нет.
— Ну, хорошо. Шрам остался?
— Маленький.
— Ты хоть понял, что это он подобрал людей, которые в нас стреляли?
— Ну, что я идиот! Понял, конечно.
— Но увидел его в наручниках, и все простил. А, между прочим, в результате один человек погиб, несколько человек было ранено, ты провалялся в больнице две недели, а я чуть не загремел на тот свет. И никто не дал нам обезболивающее перед тем, как выстрелить, и никто из стрелявших не предоставил нам перед покушением ни врача, ни адвоката, ни психолога. И не накормил борщом.
— Но они преступники! — сказал я. — Мы же не можем им уподобляться.
— А мы и не уподобляемся. Не на гильотину посылаем, в конце концов.
— Сравнение психокоррекции с гильотиной явно имеет под собой некоторые основания, — заметил Андрей.
— Все-таки врачи — циники, — улыбнулся Нагорный.
Дверь у входа в столовую открылась, и к нам направилась Камилла де Вилетт.
