И тут же простил ему назойливость.
— Давайте я поведу счет, — предложил он.
Мы согласились, во время игры не хочется отвлекаться.
Первая дорожка была простая с выступом и поворотом. Пар¹ был два. И у меня был пар. Марина забила с третьего раза.
Нагорный честно считал и сбрасывал результаты нам на кольца связи.
— А в Психологическом Центре гольф есть? — весело спросил я.
— Ты удивишься, Артур, есть, — сказал генпрокурор. — Я Закрытый Центр имею в виду. При Страдине не было. А теперь построили, жестоко же лишать людей привычной игры. Правда, не большое поле, а мини-гольф, как здесь, только поскромнее.
И все шло как по маслу, правда, Марина чуть-чуть выигрывала. И так до седьмой лунки. Знаю я эту дорожку! Хуже только в бочку попадать. Мячик надо загнать под искусственную скалу, внутренняя поверхность которой сделана в виде мертвой петли, и оттуда он должен упасть в широкую вазу с песком.
Марина била один раз, второй, третий, и мячик все не долетал и скатывался обратно.
— Ну, кто же так бьет! — сокрушался Нагорный. — Марина, да бейте вы сильнее.
Мячик опять не долетел и упрямо скатился обратно. Марина обреченно остановила его клюшкой.
— Ах, Марина, — прокомментировал Навальный. — Не расстраивайтесь. Вы бьете так красиво, что право уже неважно, куда.
Она ударила в пятый раз и, видимо, сильно. Описав положенную ему по законам физики параболическую траекторию, хитрый мяч угодил прямо в ручей у подножия скалы.
— Да за что ж вы его купаете! — прокомментировал Нагорный.
Следующие две попытки снова закончились недолетами.
— Семь, — сказал Нагорный. — Лунка проиграна.
И бестрепетно вписал Маринке восьмерку.
— Ну, давай, герой, покажи класс, — сказал он мне.
Я взял клюшку и ударил как следует. Мячик приземлился на соседнюю дорожку.
— Двоечник! — прокомментировал Нагорный. — Чему вас только в Университете учат?
В следующий раз проклятый мяч угодил в тот же ручей, причем, по-моему, на то же место.
— Артур, — сказал генпрокурор, — ты силушку-то рассчитывай молодецкую.
Я попробовал, было, рассчитать, и получил недолет.
— Три, — сказал Нагорный.
Четвертый раз оказался не лучше третьего, а в пятый мяч пролетел от вазы буквально в двух сантиметрах.
— Мазила, — прокомментировал генпрокурор.
В шестой он упал откуда-то с верхней точки мертвой петли и прикатился к моим ногам.
— Хоть сам вставай, — сказал Нагорный.
Седьмая попытка окончилась для мяча купанием.
— Семь, — сказал генпрокурор. — Лунка проиграна.
И влепил мне законную восьмерку.
— Александр Анатольевич, лунка трудная, — сказал я.
— Нечего на лунку пенять, коли руки кривы. Помоги-ка мне.
Я подошел, подал ему руку, он тяжело встал, но доковылял до проклятой дорожки.
— Клюшку давай.
Он взял ее совершенно профессионально, так что я четко понял, что только так и никак иначе и стоит держать клюшку для гольфа.
— Мячик положи, — приказал он.
Я положил мячик перед клюшкой.
Он ударил резко, но не слишком сильно. Мяч вкатился на внутреннюю поверхность мертвой петли, и изящно спикировал вниз прямо в песок в недостижимой вазе.
Это было какое-то чудо. Наверное, мы с Мариной одновременно открыли рты.
— Вот так! — сказал Нагорный.
И тихо мне:
— Зря ты меня не послушал. Большой катастрофы не случилось, конечно. Но не красиво это, не по-мужски.
Я не сразу понял, что это он об апелляции.
Я взглянул на Марину, и лучше бы я этого не делал, потому что она смотрела на Нагорного так, что ей впору было напомнить, что у него жена, двое детей и вообще он ей в отцы годится.
И уж было собирался что-нибудь ляпнуть по этому поводу, но Нагорный закашлялся тем самым жутким кашлем, как в первый день нашего совместного больничного существования.
И я отвел его к скамейке.
Во двор выбежал Игорь Николаевич и велел ему возвращаться в палату. Мне показалось неправильным бросать его в таком состоянии, да и ему понадобилось мое плечо.
Так что партия осталась незаконченной. По результатам первых семи лунок выиграла Марина.
Вечером мне сообщили, что кассационное разбирательство назначено через неделю.
— Кто будет рассматривать дело уже известно? — спросил Нагорный.
Он лежал под капельницей, но это не делало его менее разговорчивым.
— Осипенко, какая-то.
— Осипенко не какая-то, а Карина Юрьевна, — с уважением заметил Нагорный. — Очень грамотный юрист.
Я уже знал, что высокая оценка судьи Нагорным не сулит мне ничего хорошего.
— Я понимаю, почему твой адвокат так оптимистичен, — сказал он. — Руткевич, ведь, да?
Я кивнул.
— Ты ранен, — продолжил Нагорный, — валяешься в больнице на соседней кровати со мной. Еще два года назад, до реформ Хазаровского-Ройтмана, действовала система смягчающих и отягчающих обстоятельств. И суд давал срок с их учетом. Сейчас все эти обстоятельства никого не волнуют. Если только не меняют категорию преступления. То есть, например, если ты просто кого-то убил — тебя отправят в блок «С», а если еще и ограбил — то в блок «D». Но на продолжительность психокоррекции даже это не влияет. Она зависит исключительно от твоего внутреннего состояния и либо нужна, либо нет. И делать ее будут ровно столько, сколько необходимо психологам, чтобы нормализовать ситуацию.
— Руткевич не знает современной практики?
— Да знает. Просто есть корреляция между наличием «смягчающих обстоятельств» и продолжительностью лечения. И сейчас есть. Но это корреляция, а не причинно-следственная связь. Положительные моменты — не причина сокращения курса, а проявление лучшей психологической ситуации, которую нужно меньше корректировать. Но твое ранение не может быть таким симптомом. Просто случайность. Увы!
— То есть шансов по-прежнему нет? — спросил я.
— Никаких, — беспощадно повторил Нагорный.
За неделю я научился попадать в недостижимый песок, а Нагорный еще пару раз показывал нам «класс»: попав с первого раза в бочку, которую мы с Мариной благополучно проиграли, и, проведя мячик узким проходом на горке.
В последнем случае он даже не закашлялся и обошелся без капельницы.
Вечером, за день до предполагаемого кассационного разбирательства, к нам в палату зашел Игорь Николаевич.
