Обед, между тем, был уничтожен, кофе выпит.
— Пойдемте, продолжим, — сказал Олег Яковлевич.
Мы вернулись в его кабинет, и я лег под биопрограммер.
— Сейчас может быть немного тяжелее, — сказал Старицын. — Плохо себя почувствуете, говорите. Головокружение не в счет.
Голова закружилась сразу, как только он включил прибор. Светлый прямоугольник окна смещался сантиметров на десять вправо и вверх, вдруг непостижимым образом оказывался на месте и снова начинал движение.
Тошнота подступила к горлу.
— Я все вижу, — сказал Олег Яковлевич, — сейчас будет легче.
Легче стало, но комната по-прежнему качалась, как корабельная палуба.
Процесс я не контролировал, вспоминал вещи, о которых даже не подозревал, что помню. Отца в молодости. Его корабль и тот день, когда он взорвал имперский лайнер с тремястами пассажирами. Я даже не помнил, что в этот момент мама была с ним, и я был с мамой. Вспомнил, как они расстались, и мы с мамой улетели на Тессу. Вспомнил пожилую даму, которую все называли «государыня», и она держала меня на коленях. И Хазаровский, молодой совсем, без седины, что-то с улыбкой ей рассказывал.
Я вспоминал войну, эпидемию, Даниила Данина, за которого вышла замуж моя мать. То, как он стал императором, и как умер.
Я почувствовал укол в вену правой руки, и комната остановилась.
За окнами была тьма.
— Инъектор? — спросил я.
— Да. Ну, все. Мне, в общем, все ясно. Давайте руку.
Он вынул, наконец, булавку из моей вены.
— Берите кольцо.
Я взял его со столика, где оно и лежало все время. Надел. Увидел Сеть. И настало счастье.
Было девять часов вечера.
— Еще одна маленькая деталь, — сказал Олег Яковлевич. — Идите сюда.
Он подошел к тому самому столу, за которым утром начался наш разговор. Открыл ящик и извлек из него очередной предмет в пластиковой упаковке.
— Садитесь, давайте руку.
Я уже приготовился к очередной инъекции, но в упаковке оказался полупрозрачный пластиковый браслет. Старицын замкнул его мне на запястье. Браслет растекся холодным расплавленным воском и плотно охватил руку — ни конца, ни швов.
— Это контрольный браслет, Артур, он не снимается. Я вам в принципе верю, но так надо по закону. Все пациенты Открытого Центра обязаны носить такие браслеты: в Центре, на отсрочке, дома, если психолог отпустил домой. Сигнал с кольца он не блокирует, так что Сеть от вас никуда не денется.
— Он теперь будет сигналить вам, где я нахожусь?
— Да. И не только мне. В Управление Психологических Центров — тоже. И в Центр электронного мониторинга полиции Кириополя (ЦЭМПК). Портить браслет нельзя. Это очень опасно: потеряете сознание.
— А что ему может повредить?
— Случайно не испортите, — улыбнулся Старицын, — вещь весьма прочная. Воды не боится: можно мыться, можно купаться. Не пилить и не нагревать до температуры выше двухсот градусов по Цельсию.
— Я не сумасшедший, — сказал я.
— Очень на это надеюсь. Согласие надумали подписывать?
— Две недели в ОПЦ?
— Скорее всего. Точно скажу после ПЗ.
— Психологического заключения?
— Да.
— Сколько у меня будет времени на размышление?
— Три-четыре дня. Если мы в течение трех дней после составления ПЗ не отправим ваше согласие в суд, Эрих Павлович назначит заседание.
— Я посоветуюсь с адвокатом.
— Давайте так. Вы с ним свяжетесь, и на днях мы втроем сядем и все обсудим. Я объясню, почему стационар. У вас с ним, может быть, будут другие предложения. Возможно, и Эриха Павловича беспокоить не придется.
— Хорошо, — сказал я.
— Вас ведь Руткевич защищает?
— Да, Станислав Давидович.
— Дайте ему мои координаты.
Я кивнул.
— В принципе здесь можно поесть. Или домой?
— Домой.
— Ну, хорошо. Я вам вызову такси. Как вы себя чувствуете? Голова не кружится?
— Нет. Но спать хочется жутко, — признался я.
— Ну, вернетесь и спите.
Он проводил меня до выхода из Центра и посадил в миниплан.
Огни города упали куда-то вниз, потом начали приближаться. Я не заснул только из-за краткости полета — не успел.
Миниплан приземлился у входа в императорский дворец. Я кивнул охраннику. Он проводил меня взглядом, по-моему, насмешливым. Зато в прихожей никого не было, так что я смог спокойно доползти до своей комнаты и упасть на кровать.
Часов в одиннадцать меня вызвал по кольцу Нагорный.
— Артур, можно мне твой опрос посмотреть?
— У меня его нет, — сонно ответил я.
— У тебя его и не должно быть. Я спрашиваю можно ли посмотреть.
— Да… наверное…
— Ну, хорошо, отсыпайся. Вечером залетай ко мне.
Я спал до обеда, потом меня хватило только на то, чтобы зайти на сайт Универа и посмотреть расписание зачетов.
У Александра Анатольевича я был часов в шесть.
— Неужто, жив! — встретил меня он. — Проходи, садись.
Я сел на бывшую свою кровать, которая теперь пустовала.
— Ну, что не так страшен черт, как его малюют? — поинтересовался генпрокурор.
— Терпимо, только голова кружится.
— Угу! Ласково, куртуазно с перерывом на обед, на минимальной мощности биопрограммера поговорили о детских страхах.
— Вас, наверное, никогда не допрашивали, Александр Анатольевич, — заметил я.
— Да, ну, наверное, не допрашивали меня. Когда при Страдине, против меня в первый раз возбудили дело, допрашивали целый день. И не на единичке, как тебя, а на восьмерке, так что колбасило по полной. Только они так и не придумали, что с этим делать. Протокол можно было вывешивать в Сети под лозунгом: «Найди-ка компромат!» Больше не допрашивали, за бессмысленностью. Твой, кстати тоже можно вывешивать. Не компромат же то, что ты до шести лет летал с Анри Вальдо, в восемь тебя держала на руках императрица Анастасия Павловна (не знал, кстати), а в шестнадцать ты хлестал кока-колу с настоящим кокаином с будущим императором Даниным Даниилом Андреевичем. Хотя последнее компромат, конечно, но на Данина.
— Олег Яковлевич сказал, что у меня большие проблемы.
— Насчет больших он явно преувеличил. Ну, или ты.
— Он мне дал отсрочку на месяц до окончания сессии, потом я должен приехать туда же, в стационар и остаться на две недели. Все равно, что Закрытый Центр.
