— Хорошо, — вмешался Руткевич. — Давайте мы вас оставим, отойдем с Артуром в соседнюю комнату, посоветуемся и потом скажем, что мы решили.
— Конечно, — пожал плечами Старицын.
И наконец, пригубил чашечку с кофе, который, наверное, давно остыл.
В соседней комнате мы с Руткевичем сели на диван.
— Император может наложить вето на приговор из-за экзаменов в университет Кейнса? — спросил адвокат.
— Нет, — сказал я. — Он не будет.
— Точно?
— Я уже говорил с ним о вето.
— И?
— Лучше бы я этого не делал.
— Понятно.
Станислав Давидович положил мне руку на плечо.
— Артур, надо согласие подписывать.
— У нас никаких шансов?
— Очень мало. Восемьдесят процентов, что суд займет его сторону. Мне неудобно будет брать с вас деньги. Скажут, Руткевич берет почасовую и потому вытащил богатого клиента на безнадежное судебное заседание. Сегодняшний разговор был нужен, чтобы нам понять его позицию и оценить наши шансы. Но судебное заседание — совершенно не нужно. Честно говоря, амбулаторку, кроме совсем уж легких случаев, дают только одиноким женщинам с маленькими детьми. И то не в случае «С». У вас же нет никаких серьезных препятствий для того, чтобы две недели провести в Центре. Нет, Артур?
Я пожал плечами.
— Нет. Кроме того, что мы уже обсудили. После кириопольских экзаменов не будет.
— Ну, отсрочка есть. Так что давайте подписывать. Я вам сейчас скину форму, вы завизируете электронной подписью, и отдадим Старицыну. А с Леонидом Аркадьевичем он пусть сам разговаривает.
— Я не буду подписывать, — сказал я.
— Почему?
— Потому что бороться надо до конца, даже если борьба безнадежна. Подписать — это сдаться.
— Понятно, — пожал плечами Руткевич. — Бойцы РАТ никогда не сдаются, а перед арестом пьют цианистый калий, если только не собираются использовать суд как трибуну для политической агитации.
РАТ — Республиканская Армия Тессы — повстанцы моего отца.
— Наследственные проблемы, да? — спросил я, глядя в пол.
— Ну, почему проблемы? Особенности характера.
— Вы придете со мной в суд?
— Конечно. Только денег не возьму. Не предлагайте.
Судебное заседание продолжалось не более часа. Старицын повторил свои аргументы и добавил, что ни в коем случае не хочет помешать моей учебе, а значит нельзя растягивать курс на три месяца амбулаторных сеансов: лечение с учебой несовместимо. А вот держать меня в Центре во время курса реабилитации, который я должен буду пройти после психокоррекции, они не считают необходимым. Так что реабилитация будет амбулаторной.
О курсе реабилитации я слышал впервые.
— Ерунда, — шепнул Станислав Давидович, — на тренинги походить.
И мы с Руткевичем повторили наши аргументы. Эрих Павлович внимательно выслушал и влепил мне две недели стационара с отсрочкой на время экзаменов в университете Кириополя — все, как просил Старицын.
— Артур, — сказал мне на прощание Олег Яковлевич. — Я говорил с императором по поводу ваших экзаменов в университет Кейнса. Он сказал, что у него были такие планы, но потом он решил, что вам рано туда лететь, и гораздо лучше сначала окончить местный университет. Это не последний набор. Через один-два года будет идеально. Так что сдавайте экзамены здесь. Сдадите — сразу связывайтесь со мной.
В Универе перед зачетом по уголовному праву меня встретили аплодисментами.
Сокурсники окружили, протянули руки для рукопожатий. Я отвечал всем, даже незнакомым.
— Держись! — подбадривал длинный парень из параллельной группы, а я даже не помнил его имени.
— Мы все за тебя! — крикнула хрупкая блондинка, кажется одна из подружек Марины.
Я мысленно отругал себя за то, что не запоминаю людей. Записывать что ли? Меня и так все знают, и я этим пользуюсь. Знают, не только как воспитанника императора, скорее как человека, имеющего обращаться с гитарой, а значит желанного на любой студенческой вечеринке.
Кто-то вытянул руку вверх, показывая знак победы. Кто-то выкрикнул:
— Ты прав!
Я оказался в странной роли одновременно героя и преступника, примерно, как мой отец. Это было круто, но казалось мне незаслуженным и излишним. Ну, какой я герой: никого не спас! Какой преступник: никого не убил, не ограбил.
— Это жутко несправедливо, — сказал Денис, регулярно сдувавший у меня контрольные, — сволочь Кривин сбежал и гуляет на свободе, а честный человек ходит с контрольным браслетом и вынужден ехать в Центр.
Я пожал плечами.
— Именно потому я и поеду в Центр, что честный человек.
И поймал себя на том, что демонстрирую им браслет: поднял руку, трогаю подбородок. Так какой-нибудь подросток показывает друзьям первую наколку или след от шприца.
У них такого нет. У меня совершенно уникальный опыт.
— Артур, а как это? — спрашивают они.
— Психокоррекции пока не было. Был так называемый психологический опрос. Ну, как? Кладут под биопрограммер, как на любом допросе, иглу в вену, тормоза сносит — и все выкладываешь. А так терпимо. Только тошнит и голова кружится. Потом колют кофеин, чтобы ты в себя пришел.
Они слушают, затаив дыхание. И, по-моему, хотят подробностей.
— У меня на четыре недели отсрочка, до конца экзаменов. Потом в Центр.
— Опять на весь день?
— Нет. На две недели. С вещами. В стационар.
— Ничего себе! А император не может освободить от наказания?
— Может, но не будет.
— Почему? За тобой вины-то никакой нет!
— Значит, есть. А он не хочет, чтобы его заподозрили в том, что на членов своей семьи он законы не распространяет.
Иду к дверям и ловлю на себе чей-то холодный взгляд. Глеб Митте — сын бывшего начальника СБК при моем отчиме — Данииле Данине. Пожалуй, мой главный соперник в борьбе за звание самой яркой звезды курса. Он меня недолюбливает, и это взаимно. Стоит один, руки сложены на груди, на губах — усмешка.
— Каково быть героем уголовной хроники? — спрашивает он.
— Не собираюсь этим ограничиваться, — бросаю я.
— Большие планы? Убийства, поджоги, теракты?
Я останавливаюсь, ловлю себя на желании врезать ему по наглой морде.
И доказать тем, что психокоррекция мне совершенно необходима.
Не такой уж сниженный у меня самоконтроль.
— Ничего не могу обещать Глеб, посмотрим, кто в какой окажется хронике.
