— Пока не надо, — усмехнулся я.
— Артур, вы очень остро реагируете… вам объяснять, что с вами будет происходить? Знаете, люди разные: кого-то это успокаивает, кого-то, наоборот, пугает, говорят: «У меня мурашки по коже от ваших лекций!» Кто-то, особенно люди верующие, предпочитают свой взгляд на вещи: «Меня совершенно не интересует, какой нейромедиатор выделяется в синаптическую щель, какая киназа, где синтезируется, и какой ген включается, а какой выключается — у меня свои отношения с Богом». Вам интересно, Артур, что делает какой белок?
— Да, — сказал я, — интересно, рассказывайте.
— Хорошо. Если надоест — говорите. Я замолкну. В конце концов, для нас важен результат. Если пациенту угодно трактовать его по-своему — да ради бога. Пусть трактует, как хочет.
Старицын открыл шкаф. Там висела упакованная в полиэтиленовый пакет хлопчатобумажная одежда светло-песочного цвета.
— Это ваше, — сказал он. — Надо будет переодеться.
— Это обязательно?
— Артур, если я говорю надо, значит обязательно.
— Понятно.
— Разбирайте сумку, располагайтесь, переодевайтесь. Пятнадцати минут хватит?
— Да.
— В таком случае я вас пока оставлю. Потом расскажу все остальное.
Он вышел. Щелкнул замок.
Я был заперт.
Паниковать из-за пятнадцати минут явно не стоило, но было неприятно.
Я разобрал сумку, оккупировав четыре полки в шкафу, снял с вешалки тюремный наряд и разорвал полиэтилен. Ничего особенно страшного в этом наряде не было, хотя я привык к одежде подороже. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, хлопчатобумажные брюки на резинке: не слишком красиво, но и не полосатый шутовской наряд заключенных древних веков.
Но облачаться в это почему-то крайне не хотелось.
В общем-то, я никогда не был привязан к вещам, и к одежде скорее равнодушен, но здесь все имело особый смысл. Это была не одежда, это был символ моего заключения.
Я сделал над собой усилие и начал переодеваться.
Где-то на середине процесса меня вызвали по кольцу.
— Привет, Артур, — сказал Нагорный. — Ты где?
— Как где? В ОПЦ естественно. Переодеваюсь в тюремную робу.
— Ой! Какая трагедия!
— Александр Анатольевич, вы, наверное, никогда не были в Психологическом Центре.
— Да ну, наверное, не был я в Психологическом Центре! По работе многократно: и в открытом, и в закрытом. Правда, в качестве пациента — да, не довелось.
— Думаю, со стороны невозможно оценить всю гамму ощущений.
— Ладно, не буду отвлекать от душеполезных занятий. У меня есть новости по делу господина Кривина, но не сейчас. Потом заходи ко мне. Когда освободишься, — последняя фраза прозвучала крайне двусмысленно. — Где генпрокуратура знаешь?
— Найду.
— Лови на всякий случай адрес. Все, сейчас выброси это из головы. На ближайшие две недели для тебя не это главное.
— Александр Анатольевич, не отключайтесь, — быстро сказал я.
— Да?
— Мне ввели препарат для редактирования генома.
— Это нормально. Не волнуйся. Почти всем делают. Олег мне говорил, что коррекция очень незначительная. Все, до встречи.
Только генпрокурор попрощался, меня снова вызвали по кольцу. На это раз Старицын.
— Артур, вы готовы?
— Олег Яковлевич, еще буквально пять минут.
— Хорошо.
«Интересно, а он ко мне постучится», — думал я, застегивая последние пуговицы на тюремной рубашке.
В камере раздался звонок. Я даже несколько растерялся.
Прошло еще минуты три, Старицын не заходил. Наконец, связался по кольцу.
— Артур, дверь открывается, как самая обыкновенная дверь, по сигналу с кольца. С вашего. С моего естественно тоже, но я не хотел бы пользоваться этим без крайней необходимости. Откройте мне, пожалуйста.
Дверь действительно отыскалась в меню кольца, и я мысленно приказал ей открыться.
И она открылась.
На пороге, опираясь рукой на дверной косяк, стоял Старицын и улыбался.
— Значит, я не был заперт? — спросил я.
— У вас был ключ. Пойдемте, я покажу вам внутренний двор и столовую.
— Олег Яковлевич, — сказал я, когда мы спускались вниз, — это и есть зона «С»?
— Угу.
— «С-ноль»?
— Не только. Те, кому проведена психокоррекция в Закрытом Центре, попадают сюда в крыло с той же литерой, как назывался их блок. Мы дорабатываем тонкие моменты и занимаемся реабилитацией.
— Значит, здесь могут быть убийцы?
— Могут. Но только после жесткой психокоррекции, никак иначе. И не самые тяжелые случаи. До «С3», максимум «С4». Начиная с «С5» сюда обычно не отправляют. Для них есть отдельные реабилитационные центры, например, на острове Сосновый.
— Понятно, — кивнул я.
— Артур, не бойтесь, все будет хорошо.
— Я не боюсь.
Внутренний двор выглядел весьма прилично: несколько сосен, газон, столы для пинг-понга. Человека четыре в такой же форменной одежде, как у меня, и с контрольными браслетами на запястьях увлеченно гоняли шарики.
Близился закат: двор в тени, золотые вершины сосен, ритмичный стук шарика — эта вроде бы мирная картина наводила на меня тоску.
— Сейчас свободное время, но в восемь ужин, так что пойдемте я вам покажу столовую.
Мы вернулись в корпус и пошли к лифтам.
— Расписание у нас такое, — рассказывал Старицын, — завтрак в девять утра, в десять начинаем работать, так что надо быть в своей комнате. С двух до трех обед, в три — у себя, не опаздывайте, работаем часов до семи. Потом — свободное время, в восемь — ужин, в одиннадцать — в своей комнате: кольцо снимаете и ложитесь спать. Не забудьте, это важно. Спать без кольца. На тумбочку положите — никуда не денется. Никто не войдет.
Мы поднялись на второй этаж и вышли в коридор.
— Олег Яковлевич, могу я спросить…
— Да, конечно.
— А почему спать без кольца?
— Чтобы оно не мешало работе биопрограммера. Ловите, кстати расписание.
Текст упал мне на кольцо.
Столовая принципиально не отличалась от кафе в диагностическом корпусе, куда мы со Старицыным ходили во время перерыва, когда я приехал сюда в первый раз. Та же аскетическая обстановка, те же простые столы светло-голубого цвета, металлические стулья с оранжевыми сиденьями, натюрморты на стенах, большие окна в тот же внутренний двор, стойка с тарелками с едой, куда самому надо ходить с подносом.
