— Берите, — сказал Старицын.
И тоже взял светло-песочный поднос с черной надписью «ОПЦ» в углу.
— Минимальный набор бесплатный, — пояснил Старицын. — На красных тарелках и вон в красных кружках чай. Все, что сверх того, за свой счет. Есть у вас деньги на счету?
— Конечно, — сказал я.
Но кроме минимального набора: риса с мясом и чая позволил себе только апельсиновый сок.
Старицын взял тоже самое, но без сока.
— Для вас тоже бесплатно? — спросил я.
— Нет. Для нас за деньги. Но недорого.
Когда я отодвигал стул, чтобы сесть, он показался мне слишком легким. Никакой это не металл, понял я, — крашенный металликом пластик.
Бесплатный рис оказался вполне сносным, но есть все равно не хотелось. Я лениво тыкал в него вилкой.
— Артур, две недели, — сказал Олег Яковлевич. — Успокойтесь.
«Легко сказать», — подумал я.
— Ничего. Все нормально, — сказал я вслух.
Старицын покачал головой.
Мой ужин свелся к апельсиновому соку.
— Долго так не продержитесь, — заметил Старицын.
После ужина я вернулся в свою комнату, хотя, в общем-то, меня никто не заставлял это делать. Наверное, не хотелось встретить убийц.
Около девяти со мной связался император.
— Артур, как дела?
— Мне ввели коррекционный препарат для редактирования генома.
— Угу, я знаю.
— Вас Старицын предупредил?
— Конечно. Это штатная процедура. Не волнуйся, все нормально.
— Постараюсь.
— Ну, удачи.
После него меня вызвала Марина.
— Артур, ну ты как?
— Сижу в своей келье метров этак в пять, — ну, здесь я преуменьшил, — на жесткой тюремной кровати непосредственно под биопрограммером. Старицын рекомендует повесить сюда распятие, — ну, здесь я преувеличил.
Марина вздохнула очень сочувственно.
— Да ладно, не смертельно, — сказал я. — Даже кормят прилично.
— Тебе там вообще делать нечего, — заметила она.
— Твой самый умный папа считает, что мне есть, что здесь делать.
— Он считает, что ни у кого, в том числе у членов его семьи, не должно быть привилегий.
— Да, все понятно. И поэтому я здесь.
— Ты так здорово пел на дне рождения у Лены. Хочешь послушать баллады Кратоса? Я их много знаю.
Она читала стихи первопроходцев: мужественные, красивые, целые поэмы, наполненные образами, с замороченным сюжетом. Откуда только брала такие? Я половины никогда не слышал.
Потом пришел мой черед.
— Ничего, если это будут песни РАТ?
— Республиканской армии Тессы? Та, что ты пел у Лены, мне очень понравилась.
— Они жестче, не такие красивые и, как правило, без сюжета. Хотя…
И я вспомнил одну с сюжетом. Они есть, конечно, в Сети, но эту помнил мой отец. И еще две или три. «То, что мне оставили, — говорил он, — то, что не стерли».
Думаю, оставили самые безобидные, но Марине понравились все равно.
Только время было неумолимо, и неминуемо приближалось одиннадцать.
Остановиться мы не могли. А сказать Марине, что скоро мне надо снимать кольцо, язык не поворачивался. Я не хотел, чтобы прекращался разговор. Напротив, пусть длится и длится: до полуночи, до двух, до пяти часов утра.
В одиннадцать мне вдруг резко захотелось спать. Язык чуть не заплетался. Но нет! Отключаться я не хотел никак.
В одиннадцать часов десять минут в камере раздался звонок. Старицын, конечно. Пришел отобрать кольцо. Не буду я ему открывать.
Он подождал для приличия еще минут пять и открыл сам.
— Марин, ко мне тут Старицын, — успел шепнуть я.
— Ну, пока.
— Пока.
— Артур, с кем разговаривали? — с порога спросил Олег Яковлевич.
— Неважно, — сказал я.
— Так, Артур, все звонки наших пациентов фиксируются центром связи ОПЦ. Мне запрос туда сделать или сами скажете?
— С Мариной, — сказал я. — С Мариной Хазаровской.
— Понятно. Контакт сами скинете или запрашивать?
Я молчал.
— Есть еще вариант связаться с Леонидом Аркадьевичем, — заметил он.
— Да ловите, — сказал я.
Он говорил нарочно вслух.
— Марина Леонидовна? Это Старицын. Вы знаете, что Артуру разрешено пользоваться кольцом только до одиннадцати вечера? Он не сказал? Так вот я вам говорю. То, что случилось только что для него серьезное нарушение. После двух таких эпизодов отсюда уезжают в Закрытый Центр. Уж, не говоря о том, что ни о каких выходных дома уже речи быть не может. Вы его увидеть хотите в субботу и воскресенье? Да? Ну, на вас одна надежда. Я пока отбираю у него кольцо. До свидания, Марина Леонидовна.
— Артур, — обратился он ко мне, — судя по началу нашего с вами общения я, было, решил, что все пройдет без проблем. Не создавайте их, пожалуйста.
— Извините, — сказал я.
— Кольцо давайте!
Я снял кольцо связи, оно легло на узкую ладонь Старицына.
— Ну, все, — сказал он. — Раздевайтесь и спать.
И вышел.
Спать хотелось так, что я еле разделся, просто упал на кровать и тут же заснул.
Утром голова была тяжелой как после вечерней попойки. А хуже всего, что я не знал, сколько времени. За окном светло, но летом светает рано. Может, и шесть утра, может и одиннадцать.
Я дополз до душа и включил воду. Помогло. Под теплыми струями голова перестала претворяться груженным строительным камнем катером.
Белая плитка на стенах. Белый потолок со встроенными круглыми лампочками. Общая площадь комнаты вместе с унитазом (в том же помещении) и маленькой раковинкой: метра два квадратных. Взгляд упирается в стену. Прямоугольное, без всяких украшений зеркало над раковиной с минималисткой плоской лампой над ним иллюзорно расширяет пространство, но от клаустрофобии не спасает.
Чем ночью занимался биопрограммер?
Понятно, что работал.
Очевидных результатов два. Во-первых, я выспался так, что дальше некуда. Во-вторых, уровень адреналина в крови явно снизился. Я на порядок спокойнее, чем накануне. Даже отсутствие кольца и выхода в Сеть не вызывает паники, и предстоящее начало психокоррекции почти перестало пугать.
Оба результата мне скорее нравились, но я подозревал, что есть и не очевидные. Усыпить и снизить уровень адреналина биопрограммер мог за две минуты. Для этого не надо работать всю ночь.