— Угу, ложитесь.
Я подчинился.
Старицын взял стул, сел рядом с кроватью.
— Артур, как спалось?
— Как в склепе, — честно сказал я. — Ничего не помню. И голова утром как кирпич.
— Сейчас не болит?
— Нет.
— Ну, и отлично.
— Олег Яковлевич, биопрограммер работал всю ночь, да?
— Конечно.
— А что он делал?
— Ничего особенного. Просто подготовка к психокоррекции. Чтобы вас не трясло перед каждым сеансом.
Объяснение было реалистичным. Меня действительно не трясло. Ни в малейшей степени.
— А сейчас он работает? — спросил я.
— Работает, конечно.
— Странно, я вообще ничего не чувствую.
— Ну, он же не только растормаживать умеет.
Растормаживал он, видимо, все равно. Голова не кружилась, но была слабость во всем теле и спокойная безучастность в душе: вот лежу я здесь — и прекрасно, и комфортно, и не надо больше ничего.
— Давайте вот, с чего начнем, — сказал Олег Яковлевич. — Вы все еще считаете себя правым в этой истории?
Я задумался. Как бы это поточнее сформулировать?
— Со времени кассации ничего не изменилось, — сказал я. — Я и сейчас считаю, что в принципе прав, но, видимо, надо было сдержаться. Кривин погиб, и когда я увидел его мертвым, никаких недобрых чувств, никакой обиды на него у меня не осталось. Он был лжец, но за клевету же не казнят.
— А вы бы могли сдержаться? Насколько это сильнее вас?
— Думаю, что мог. Не сильнее.
— А почему не получилось?
— Если честно, не стремился.
— Вам хочется походить на отца?
— Хотелось. Но перед тем как приехать к вам, я летал к нему в Лагранж…
И я выложил все подробности нашего разговора вплоть до истории с неслучайным выстрелом. И даже не задумался, что говорить стоит не все. Голова почти не кружилась, но тормоза все равно не работали.
— Так что, думаю, больше не хочется.
— Точно?
— Походить на его идеальный образ, наверное, хочется до сих пор, если отвлечься от некоторых деталей того дня, когда погибли пассажиры. Быть отважным, независимым, верным себе и своим принципам. Но я же на другой стороне.
— И вам очень хочется показать всем, что вы на другой стороне, да?
— Да.
— И все средства тут хороши…
— Не все. Но одна лживая физиономия вполне может потерпеть…
— То есть истинной целью было доказать преданность императору, одновременно продемонстрировав независимость, отвагу и верность принципам.
— Да, — сказал я.
Хотя понял, что это действительно так, секунды две назад.
— Угу, — кивнул Старицын. — Теперь, сформулируйте мне, пожалуйста, в чем ошибка.
Я даже не усомнился, что ошибка действительно есть.
— Это не метод доказательства преданности, — сказал я. — Да и всего остального.
— Отлично. Мне здесь вообще делать нечего, — улыбнулся Старицын. — А что метод?
— Ну, например, то, что я до сюда доехал.
— Ну, например. Кстати, я ни минуты не сомневался, что доедете.
Мы проговорили до обеда. Под конец разговора голова начала здорово кружиться. Я уже ожидал кофеиновой инъекции, но, видимо, Старицын просто выключил биопрограммер, и все тут же пришло в норму.
— Все, делаем перерыв, — сказал он. — Ну, я доволен. Все хорошо. Кольцо берите.
И он отдал мне кольцо.
— Так, Артур, контрольный вопрос: как вы сегодня будете доказывать, что вы на другой стороне?
— Вернусь сюда ровно в три, а вечером сниму кольцо без пяти одиннадцать.
— Пятерка. Еще кофе себе обязательно закажите. Марину я просил вам во время обеда не звонить, а то вы у меня голодным останетесь.
— Только мне кажется, что этого недостаточно: приехать сюда, слушаться вас. Этого мало для того, чтобы доказать, что я на правильной стороне. Слишком просто.
— Вчера вечером это оказалось для вас совсем не просто.
— Больше не повторится, — сказал я.
— И еще, Артур, преступления вашего отца никакого отношения к вам не имеют, вам не надо их искупать. Если вам хочется что-либо доказать — это только ваш выбор. Хотя ничего плохого в этом выборе я не вижу.
Войдя в столовую, я стал искать глазами Илью: ему надо было отдать деньги.
Он сам помахал мне рукой, и я подошел к его столу.
— Илья, мне кольцо вернули, — сходу сказал я, — давайте я с вами расплачусь.
— Да, бросьте! Копейки!
— Если бы я знал, что мне не удастся вернуть долг, я бы лучше обошелся без ветчины.
— Все равно не возьму, — улыбнулся он.
Я сел напротив.
— Знаете, у меня сегодня в жизни произошло важное событие, — сказал я, — давайте отметим.
— Здесь шампанского не подают.
— Ну, что-то ведь подают…
Я обернулся к стойке с едой.
— Кажется там пирожные какие-то. Угощаю.
— Только из уважения к вашей щепетильности.
Я взял сырный суп с крутонами (был очень рад этому элементу тессианской кухни), кусочки курицы с овощами, рекомендованный Старицыным кофе и два пирожных.
— Так что у вас в жизни за событие? — поинтересовался Илья, когда я сел за стол.
— Начало психокоррекции, — невозмутимо ответил я.
Он даже не рассмеялся.
— А-а… первый сеанс…
— Угу.
— Ну, и как?
— Легче, чем опрос. И полезно совершенно явно.
— Во как! После первого сеанса. Старицын — монстр!
— А у других не так?
— Да, так. Ну, может быть не после первого. Знаете, как говорят? Если вы после второго сеанса еще не уверовали, что психокоррекция для вас полезна — то вы закоренелый преступник, если не уверовали после третьего — то у вас плохой психолог.
— Старицын, видимо, хороший.
— Лучший.
— Да я знаю, что у него семь книг. Я их даже частично прочитал.
— Ну, вот. По блату, явно.
— Все, — сказал я, — каюк! Нагорный назначит антикоррупционное расследование.
— Да народ болтает, что он сам Старицына и попросил. Говорит: хороший мальчик, вместе были ранены коррупционерскими выстрелами, вместе в больнице лежали. Ну, бывает… ты уж сделай все, как следует.
