— Значит, антикоррупционное расследование назначит СБК. Против обоих.
— А по другой версии, Старицына попросил лично император: «Олег Яковлевич, позаботьтесь о моем воспитаннике, я хочу, чтобы психокоррекция была сделана на высочайшем профессиональном уровне».
— Ага! Значит, антикоррупционное расследование назначит все же Нагорный. Против Леонида Аркадьевича. Нагорному по фигу.
— Еще говорят, что Старицын сам очень хотел: интересный случай.
— Ага. Это он мне говорил. Интересовался, нет ли у меня шизофрении от того, что я сын государственного преступника, пасынок одного императора и воспитанник другого.
— И как?
— Теперь точно нет. Возможно, начиналась. Вы за какую версию?
— Наиболее реалистичной мне кажется просьба императора.
— Нет, я за последнюю. Иначе столько хороших людей поедет в ПЦ за коррупцию, а мне сменят психолога.
К себе я вернулся без пяти три. Было душно. Я подошел к окну. Оно преспокойно открылось, но стало только хуже. Конец июня. Самая жара. Во внутреннем дворе ни одного человека.
Раздался звонок. Я привычно открыл дверь сигналом с кольца.
— Артур, что вы здесь устроили? — с порога спросил Олег Яковлевич. — Закройте окно.
— Душно.
— Ну, сделайте на два градуса ниже. Вы в каком веке живете?
Я поискал строчку «кондиционер» в меню кольца «комната». Присутствовала. Скинул два градуса и закрыл окно. Не подходя к нему, с кольца.
— Ну, вот, — сказал Старицын. — Вы что считаете, что вас заперли в подземелье средневекового замка? Или кому-то надо, чтобы вы разучились жить в обществе? Все, как дома.
— Мне отец рассказывал, как он читал книги на планшете…
— Угу, старая репрессивная система. Нет этого давно. Даже в ПЦ внутренняя Сеть со своими кольцами, и все работает, как здесь. Только каждый день домой звонить нельзя. Два-три раза в неделю. И то, по-моему, лишнее мучительство. Почему нельзя? Разговоры можно автоматически мониторить.
Олег Яковлевич подошел к столику у моей кровати и поставил на него полиэтиленовую упаковку с маленькой пластиковой бутылочкой, заполненной некой жидкостью.
— Все, Артур, идите сюда, садитесь.
Я сел на кровать.
— Мы сегодня немного поможем биопрограммеру, — сказал он и открыл упаковку.
Я все понял, у меня мурашки побежали по коже.
— Артур, вы по какому поводу бледнеете? — поинтересовался он.
И поставил на стол бутылочку и положил упакованную в белый пластик таблетку, которую я сначала не заметил.
— Какой это препарат из списка? — тихо спросил я.
Список психоактивных препаратов, применяемых в психокоррекции, в одной из книг Старицына занимал страниц пять. Все я их не помнил. Только самые ходовые.
— Это КТА, — сказал Старицын.
— Катехол-триптамин-активатор, — вздохнул я.
— Ну, замечательно. Вы все знаете. Вашу генетическую карту в больнице мы запросили. Я посмотрел. Ни аллергии, ни гиперчувствительности к КТА у вас быть не может, так что берите таблетку, в бутылочке вода обыкновенная артезианская — запить.
— КТА еще шизофрению лечат, — заметил я.
— Артур, я вам сейчас переэкзаменовку устрою, — улыбнулся Старицын. — Шизофрению лечат дофамин-контроллерами. Нам не только дофамин нужен, но и еще несколько нейромедиаторов.
— Адреналин, норадреналин и серотонин, — сказал я.
— Приятно иметь дело с подкованным человеком.
— Я где-то читал, что КТА тоже можно использовать при лечении шизофрении.
— У меня вы это читали. Но, видимо, поверхностно. Можно, но не нужно. Зачем из пушки по воробьям?
Мысль о том, что для КТА шизофрения — это воробей, а сам препарат — пушка, меня не успокоила.
— Их еще нейролептиками называют, эти препараты, — заметил я.
— Угу! Народное название. Был бы вашим профессором — влепил бы пару. Нейролептики почти восемьсот лет не применяют. Это вообще другая группа препаратов.
— А в чем разница?
— Нейролептики были тупы как бревно. Например, ту же шизофрению лечили препаратами, которые блокировали дофаминовые рецепторы. Причем, все. Везде. На всех дофаминовых путях. О том, что при шизофрении вообще-то в одних зонах мозга избыток дофамина, а в других недостаток, тогда уже знали, но ничего сделать с этим не могли, не умели. Для избирательного действия моды нужны. В результате с бредом и галлюциациями, которые возникают из-за избытка дофамина, успешно справлялись, а вот с прочим… Побочные эффекты могли быть такими, что не дай боже. Нет этого сейчас! Вы думаете, Хазаровскому КТА не давали? Чтоб Ройтман да без КТА обошелся?
— Леонид Аркадьевич мне об этом не рассказывал.
— Не обязан рассказывать. К тому же мог и не знать. В ПЦ могут и в еду подмешать. Это здесь мы считаем, что вы у нас все сознательные. Мне, кстати тоже давали КТА, когда я проходил курс в ПЦ. И всем будущим психологом дают КТА в Центре. Самый распространенный препарат, и совершенно безвредный.
— Вы пишете, что после приема КТА клиентом на его душе можно играть, как на пианино…
— Можно, — сказал Старицын, — но я ведь ничего плохого не сыграю. Я умею. Знаете, как это работает?
— Примерно.
— Ну, давайте я вам напомню. Мы сейчас подстроим ваши моды, они абсорбируют препарат из крови, но работать с ним не начнут без команды с биопрограммера. Потом, во время очередного сеанса, биопрограммер будет управлять тем, сколько должно выделиться того или иного нейромедиатора, где, в какой зоне мозга, на каком дофаминовом пути, и в какой момент времени. Так что все, Артур, давайте не капризничайте, берите таблетку, запивайте и ложитесь. Кольцо мне давайте.
Таблетка оказалась пестрой, с вкраплениями всех цветов радуги, и совершенно безвкусной. Даже у воды по сравнению с ней был вкус.
— Ну, и все, — сказал Старицын. — Час потеряли на разговоры.
Я отдал ему кольцо, лег и прикрыл глаза.
Не почувствовал абсолютно ничего.
— Все в порядке, моды на препарат не жалуются, — сказал Старицын минут через пять, — теперь можно пойти погулять, но немилосердно вас выгонять на такую жару. В общем, как хотите. У вас два часа свободного времени, до шести. Кольцо остается у вас.
И вернул мне кольцо.
Лекция
Я остался один. Идти никуда не хотелось. Погода за окном начала портиться. Небо приобрело лиловый оттенок: шла гроза.
Меня вызывали по кольцу. Хазаровский.
— Привет, злостный нарушитель режима, — сказал император. — Как ты?
