— Не помешает, — кивнул Олег Яковлевич. — Хотя я и сам поговорю, конечно.
— О чем? — осторожно спросил я.
— О вас, естественно, — сказал Старицын. — О том, как вам помочь, и главное о том, как вам не помешать. Вы завтра с Глебом Алексеевичем набросаете жизненный план, приоритеты, дерево целей. А все остальные должны, во-первых, никогда не сомневаться в вас и, во-вторых, всячески вас поддерживать.
— Вот, чего бы я действительно хотел для Анри, так это курса реабилитации, — сказал Ройтман. — Он, к сожалению, его не прошел.
— У него тоже, по-моему, все в порядке с социализацией, — заметил Старицын.
— Нет. Если общество не принимает, значит, все далеко не в порядке с социализацией. После ПЦ это вообще самая острая проблема: сам человек настроен очень конструктивно, а общество не принимает. После Открытого Центра, может быть, не так остро?
— Артуру не грозит, конечно. Но бывает в более сложных случаях.
Он посмотрел на емкость с лекарством, там оставались буквально последние капли. Подождал, пока не останется ничего.
— Все, Артур. Больше не будет никаких препаратов.
Старицын надел резиновые перчатки, отсоединил трубку капельницы и осторожно снял катетер. На тоненькой гибкой трубочке осталась крошечная капля крови. Тампон с дезинфицирующим препаратом коснулся моей руки. Олег Яковлевич прижал его пальцем.
— Все, — повторил Старицын. — Сейчас подождем буквально две-три минуты и пойдем на экскурсию.
— Не тошнит? — спросил меня Ройтман.
— Нет.
— Голова не болит?
— Нет.
— Судя по генетической карте, не должно быть никаких неприятностей, — сказал Старицын.
— А что может произойти? — спросил я.
— Ничего особенного, — сказал Старицын. — Может быть учащенное сердцебиение, и давление может подняться. Но все в порядке.
— Угу, — сказал Ройтман. — Вставайте, только не резко.
Мы вышли из комнаты и пошли по светлому коридору: справа большие окна во внутренний двор, слева — двери с номерами. Потом окна сменил такой же ряд дверей. А литеру «С» на дверях — литера «D», а потом «F».
— Здесь блоки не разделены, — с некоторым удивлением заметил я.
— Конечно, это же посткоррекционка, — сказал Ройтман. — И бояться здесь нечего.
Мы подошли к двери без номера и надписей, которой не было в меню моего кольца.
Она отъехала в сторону, и мы оказались в коридоре без окон. В конце коридора метров через пять за столиком сидел полицейский. Увидев нас, он встал.
— Здравствуйте, Евгений Львович!
Ройтман кивнул.
— Здравствуй, Юра.
Юра подал руку Старицыну, как старому знакомому и поздоровался с ним.
— Это Артур Вальдо, — сказал Ройтман. — Леонид Аркадьевич, просил нас показать ему Центр.
— Запрещенных предметов нет? — спросил меня Юра.
— Нет, конечно, — ответил за меня Старицын.
Честно говоря, я точно не знал, какие предметы запрещенные.
На двери рядом с постом была надпись: «Закрытый Психологический Центр Кириополя. Коррекционное отделение».
— Ну, что, Артур, морально готовы? — спросил Евгений Львович.
— Да, — сказал я.
Экскурсия
И дверь перед нами открылась. За ней был такой же коридор с охранником и еще одна дверь. И за ней снова коридор. И слева — фиолетовая дверь с литерой «F».
— Это блок «F»? — зачем-то шепотом спросил я.
— Да, — сказал Ройтман.
— Их охраняют всего двое полицейских? — удивился я. — Здесь же убийцы!
— И пять сейфовых дверей, — усмехнулся Олег Яковлевич.
— Я насчитал четыре, — сказал я.
— Не все прошли, — объяснил Старицын.
— Здесь очень мощная система автоматического контроля, — сказал Ройтман. — Мы сейчас в запретной зоне, где пациентам Центра находиться нельзя. Если кто-то из них вдруг здесь окажется, система его идентифицирует по внутреннему кольцу, по браслету, даже по модам, и двери будут заблокированы. А потом, уж поверьте, здесь найдутся люди, которые смогут проводить его обратно. Вашего отца конвоировали по шесть человек. У нас за тридцать лет не было ни одного побега.
Дверь с литерой «F» отъехала в сторону так же, как и предыдущие, мы оказались в очередном коридоре, и дверь закрылась. Я чувствовал себя запертым даже не в клетке, а в стальном сейфе. Бешено хотелось на свежий воздух.
Старицын тронул меня за локоть.
— Артур, все нормально. Мы здесь часа на два.
— Конечно, нормально, — сказал я.
И мы остановились у двери с надписью «F5».
— Заходим? — спросил Ройтман.
Я кивнул.
В коридоре, освещенном мертвым белым светом, было десять дверей по обе стороны, начиная с «F5-1». В конце коридора был пост, но почему-то пустой и еще одна дверь.
— Вот комната вашего отца, — сказал Евгений Львович, указывая на дверь с номером «F5-3». — Он здесь провел восемь лет, пока его не перевели на «F+». Там помягче.
— Она занята? — спросил я.
— Нет, и никогда не была занята после переезда мсье Вальдо. Хотите войти?
— Да.
«Комната» была похожа на мою в ОПЦ и на камеру «С-15» на посткоррекционке, но еще меньше. Пожалуй, даже не 3 на 4, а 3 на 3 метра. Окно выходило в маленький внутренний дворик. Я подумал, что не выдержал бы здесь и восемь дней, не то, что восемь лет.
— Можно мне сесть? — спросил я.
— Конечно, — сказал Ройтман.
Я опустился на кровать. Она не была застелена: один матрас.
— Кровать та же? — спросил я.
— Все то же. Ничего не изменилось. Только поставили биопрограммер, раньше к нему водили.
БП висел под потолком прямо надо мной.
— Отцу разрешалось гулять?
— Конечно, — сказал Ройтман. — Каждый день по часу. Вон там во дворе, — он указал глазами на окно.
Я встал с кровати и посмотрел вниз. Внутренний двор был совсем маленьким и там рос единственный куст.
— У меня бы здесь тоже была депрессия, — вздохнул я.
— У вас она и в ОПЦ начиналась, — заметил Старицын. — Но попадать сюда не стоит, конечно.
— Сколько сейчас здесь человек? — спросил я.
— На «F5»? Ни одного, — сказал Ройтман. — Даже пост убрали. Чтобы сюда попасть, надо очень постараться. Так что публика здесь всегда была совершенно эксклюзивная.
— Людоед, да? Мне отец рассказывал.
