— Ну, они несколько преувеличили, — заметил я. — Леонид Аркадьевич мне пишет.
— А ты ему?
— Пока нет.
— Значит, не преувеличили. В общем, думаю, Старицыну дадут допуск. Так что готовься к разговору.
— А вы знаете, о чем был разговор в СБК?
— Нет, конечно. С кем, кстати?
— Не уверен, что имею права назвать имя…
— Не называй. У Даурова спрошу. До понедельника они, конечно, ничего не решат, но в понедельник, видимо, придется тебе ехать к Олегу Яковлевичу.
— А у меня все равно тренинг.
— Ко мне забежишь до тренинга? Вроде договаривались.
— Забегу, конечно.
Еще одно предложение
Было около одиннадцати, когда я, наконец, позвонил отцу. Он не отвечал. Странно. Обычно он ложился спать далеко за полночь.
Утром я позволил себе выспаться, все-таки воскресенье.
Позвонил еще раз в начале двенадцатого. Глухо. Отец не отвечал.
Светило солнце, было тепло, и я только теперь осознал, что это первый день, когда я могу поехать абсолютно, куда угодно, и мне не надо отчитываться перед Старицыным. И чувство это было просто великолепным.
Комната небольшая, но все-таки взгляд не упирается в стену, как в Психологическом Центре, ветер шевелит занавески у балконной двери, рядом дрыхнет Маринка, и я свободен. И я был бы совершенно счастлив, если бы не молчание отца.
Когда ему ехать в Чистое? Уже сегодня?
Если бы он уехал в ссылку, вся Сеть бы уже освещала событие с видео и фото.
Так что вряд ли.
— Марин, — тихо позвал я.
— Угу, — протянула она, не открывая глаз.
— У меня отец не отвечает. Я в Лагранж слетаю, ладно? Это ненадолго, потом поедем на море.
— Хорошо, — сказала она и перевернулась на другой бок.
Улицы Лагранжа были пустынны по случаю лета и воскресенья. Цвели клематисы, глициния отцветала. Ветер гнал вдоль улиц опавшие сиреневые цветы.
Вот и знакомые ворота с черной надписью «Убийца». По-моему, ее не подновляли с моего прошлого визита. И кисть глицинии свисает с забора рядом с уродливыми буквами.
Устройство связи отца по-прежнему не отвечает, дверь заперта. Я нашел ее в меню кольца, позвонил. Долго ждал ответа.
Молчание.
Где его искать? В полиции? В СБК? У Ройтмана? В ПЦ?
У Ройтмана — это мысль.
И я связался со Старицыным.
— Олег Яковлевич, извините, что второй раз беспокою в выходные. У меня отец не отвечает на вызовы. Не знаете, что с ним?
— Артур, вы имеете полное право и даже обязанность беспокоить меня в выходные. Я сейчас свяжусь с Ройтманом, он должен знать. Если знает, могу я послать ему ваш контакт?
— Да, конечно.
Я стоял у запертых ворот, опираясь на размашистую черную надпись «убийца» и ждал звонка.
Ройтман перезвонил буквально через пять минут.
— Да, Артур. Анри у нас. К нему пока нельзя.
— За что он у вас?
— Он у нас ни за что. Просто разбирательство в Народном Собрании достаточно тяжело ему далось, хоть он и пытается с этим спорить. Он на посткоррекционном отделении. Думаю, дня на три, не больше. Вы можете с ним пообщаться с семи вечера до десяти. Кольцо у него, наверное, вы просто попадали на сеансы.
Следующие десять минут я потратил на закрашивание надписи и успокоился, только когда забор обрел ровный зеленый цвет.
На море мы поехали. Оно было совсем теплым, так что мы не стали брать яхту, а пошли купаться.
Отцу я позвонил непосредственно от кромки прибоя, сидя на гальке и позволив волнам ласкать ступни. Было часов девять, когда солнце уже падало за горизонт и окрашивало воду лиловым, и сиреневым облака.
— Да, все в порядке, — сказал он. — Ройтман в очередной раз решил, что у меня депрессия. Почему не знаю. Никаких суицидальных мыслей у меня не было даже близко. С чего он взял? Просто перестраховывается, по-моему.
Отец говорил бодро, явно не под КТА.
— Лекарствами пичкают? — спросил я.
— Антидепрессантами. Да, они безобидные. Я их почти не чувствую.
— В Чистое тебе когда?
— Не прямо сейчас. Для меня там дом собираются строить за госсчет. Проект будет обсуждать НС, и что-то мне подсказывает, что после того, как я увижу результат, Ройтман опять загонит меня в Центр на недельку. Надеюсь только, что, если они выберут из всех вариантов брезентовую палатку, Леонид Аркадьевич наложит вето. В Чистом среднегодовая температура уж очень депрессивная, явно не для палатки. Хотя в остальном жилье для меня привычное. Ты кстати, что с милейшим Леонидом Аркадьевичем не поделил?
— Не могу сказать, я под подпиской.
— Да ладно! Задачка в два действия. Я прессу-то почитал по теме. Последовательность событий совершенно очевидная. Тебя вызывают в СБК, заставляют там общаться без адвоката. Потом ты возвращаешься домой и тут же ссоришься с императором. Я сейчас разглашу секретную информацию. Ну и замечательно. Посижу у Ройтмана на «Е», в тепле, полгодика, вместо того, чтобы ехать на север. За мной уговаривали следить? Я прав? Ну, и молчи. У меня никаких деструктивных планов нет, но все равно спасибо, что отказался.
У Нагорного я был в три часа пополудни. Здание генпрокуратуры обычной цилиндрической формы, и достаточно широкое для того, чтобы окно в кабинете Александра Анатольевича казалось почти плоским. Оно тоже во всю стену, как на Посткоррекционном отделении ОЦ и в СБК.
Комната выглядит менее официально, чем кабинет Даурова, хотя кожаный диван имеется, он светлого песочного цвета.
На этот самый диван мы с Нагорным и уселись.
— Морс будешь?
Я кивнул.
Морс принесли в высоких бокалах с сахарной обсыпкой по краю бокала и разрезанной до половины лимонной долькой, насаженной на край. Между бокалами на подносе стоял заполненный до половины графин. Естественно с морсом. У Нагорного была железная репутация абсолютного трезвенника.
— Артур, ну, во-первых, я в курсе, — начал он. — Мне дали допуск.
— Как генпрокурору?
— Как члену коллегии по реабилитации некоего Артура Вальдо. Состав своей коллегии знаешь?
— Ориентировочно, из разговоров между Ройтманом и Старицыным.
— Леонид Аркадьевич, Марина, Анри Вальдо, я, Шадрин и Старицын.
— Шесть человек по мою душу. Все равны?
— Ни в коем случае. Олег Яковлевич возглавляет сообщество.
— И Хазаровский обязан ему подчиняться?
