Привозин послушался и надел кольцо вместо устройства связи, которое у него отобрали, видимо, еще при аресте.
Александр Анатольевич внимательно смотрел на него, думаю, изучал эмоциональный фон. Я тоже взглянул на графики. Федор Геннадиевич сильно волновался. Но что это за волнение? «Эффект близости генпрокурора»? Я взглянул на другие графики. Серотонин выше адреналина, то есть человек скорее рад, чем боится. Хотя и страх есть. Справа на изображении мозга вспыхнуло зеленое пятно. Программа услужливо выдала подсказку: «Эмоциональная картина свидетельствует о надежде на благополучный исход дела и доверии к собеседнику».
— Любопытно взглянуть на человека, которому у нас нравится настолько, что он даже, признав вину, никак не хочет нас покидать и ехать в ПЦ, — наконец сказал Нагорный.
— Вы просто смотрели СДЭФ, — улыбнулся Привозин.
— Ну, смотрел, конечно, — кивнул Александр Анатольевич. — В общем и целом неплохо. Так почему, Федор Геннадиевич, вы рады мне, как родному?
— Потому что у вас репутация честного человека.
— Очень хорошо. Лестно. Тогда давайте сразу о главном. Федор Геннадиевич, виновны?
— Нет.
— Замечательно. Второй раз меняете показания, — заметил Нагорный.
— Я знаю, — сказал обвиняемый.
Он был совершенно спокоен, графики практически на уровне фона. Вероятность того, что он говорит правду, программа оценила в 92 %.
— Тогда давайте вы нам просто расскажете по порядку, как все было на самом деле, — предложил Александр Анатольевич.
— Я архитектор, — сказал Привозин, — и сначала работал с частными заказами: спроектировать, построить, перестроить. А год назад меня позвал в свою фирму один мой бывший однокурсник Эдик, сказал, что ему очень нравятся мои проекты. Я согласился, поскольку фирма была немаленькая и занималась госзаказами. Министерство просвещения совместно с министерством электронных коммуникаций объявили конкурс на проект научно-учебного центра в Кириополе: там была математическая школа, физико-химическая, химико-биологическая, медицинская школа, бизнес школа, музей истории науки, технологический университет. Я проект сделал, он понравился, и мы выиграли и получили госфинансирование.
— Федор Геннадиевич, одно уточнение, — прервал Нагорный, — когда это было?
— Десять месяцев назад.
— Угу, продолжайте.
— В принципе, это все есть, я говорил на первом допросе.
— Не все, продолжайте. Я молчу.
— И сначала все шло хорошо, — продолжил Привозин, — мы начали строить. Котлован вырыли, фундамент начали, сразу под пять корпусов. Но месяца четыре назад начались проблемы с поставками, и строительство практически остановилось. А мой бывший сокурсник говорит: «Федор, спасай, у меня в другой фирме еще большие проблемы, я отсюда уволюсь, а займусь ею. А тебе мы предлагаем место генерального директора». Мне было очень лестно, но в то же время, я, во-первых, боялся брать на себя ответственность в тот момент, когда дела явно пошли под откос. И, во-вторых, я же архитектор, а не финансист, и считал, что для управления мне не хватит опыта. Но Эдик сказал: «Все будет нормально, тебе придет очередной транш от государства: двенадцать миллионов. Поставщиков мы сменили, договорились с новыми, так что ты им под договоры деньги перечисли». И он скинул мне на УС список новых поставщиков с подписанными договорами. Я тогда согласился. Деньги действительно пришли, и я их перечислил, куда мне сказали. Я их даже в руках не держал, Александр Анатольевич! Они никогда не были на моем личном счету.
— А потом они оказались на Анкапистане, — заметил Нагорный.
— Да, — кивнул Привозин, — но об этом я узнал уже от Салаватова.
— Артур, — обратился ко мне генпрокурор, — следишь за графиками?
— Очень внимательно, — сказал я.
— И как?
— Я в шоке.
Дело в том, что текст допроса практически совпадал со снятым Салаватовым сразу после задержания Привозина два с половиной месяца назад. Зато графики сигналов с модов отличались разительно. Сейчас программа оценивала правдивость нашего собеседника в 80 %-90 %, тогда: в 10–15 %.
Привозин вопросительно посмотрел на меня.
— Рассказывайте, рассказывайте, — вмешался Нагорный, — мы сейчас до этого дойдем.
— А потом снова не было поставок. Все сроки были нарушены. Я пытался с ними связаться, но они либо не отвечали вообще, либо оказывалось, что абонент не существует, либо отвечала секретарша, обещала передать начальству, и потом мне никто не перезванивал. А потом и эти номера перестали отвечать.
— И вы написали заявление в полицию?
— Да, но не успел отправить. Честно говоря, все надеялся на благополучный исход. Эдик же друг мне, понимаете?
— Угу, — кивнул Нагорный, — этого заявления нет в архиве вашего устройства связи. Сняли же архив, он в базе генпрокуратуры лежит.
— Мне и Салаватов говорил, что его там нет, но я не знаю, как так получилось. Я его не стирал.
— Ладно, — вздохнул Александр Анатольевич, — дальше.
В его голосе появились жесткие нотки. Я не понимал, почему. Программа по-прежнему оценивала правдивость Федора Геннадиевича под 90 %.
— Вы мне не верите? — спросил Привозин.
— Да верю я вам, — возразил Нагорный, — не в том дело. Рассказывайте дальше, я потом объясню.
— А потом была госкомиссия, они увидели, что у нас кроме котлована ничего нет, и написали на меня заявление.
— Понятно, и вас задержали…
— Меня вызвали к следователю, к Салаватову, я честно приехал. Рассказал все тоже самое, что и вам. Он сначала нормально отнесся. Но это была просто беседа, без адвоката и без детектора.
— Ох! — сказал Нагорный. — Просто беседа! Ну, дальше…
— Потом он куда-то вышел, мне сказал подождать его возвращения. Я ждал где-то час. Уже даже хотел уйти, но полицейский меня остановил, сказал, что уходить нельзя. Я послушался.
— Он вернулся и…
— Попросил меня позвонить адвокату и рассказать все еще раз под детектор. Но я как-то не позаботился об адвокате. И потом у меня все деньги связываются, нет сбережений. Так что мне дали государственного.
— Класс! — сказал Нагорный. — Похитителя 12 миллионов защищает государственный адвокат.
— Александр Анатольевич, — вмешался Роберт Наумович, — да, в этом деле мою работу оплачивает государство, но у меня есть и частные клиенты. И не скажу, что я к ним как-то иначе отношусь. Да и гонорары частные и государственные у меня пока не особенно отличаются. Я же не Руткевич! И даже не Камилла де Вилетт.
— А вас не удивило, что человек, укравший сумасшедшие деньги не может позволить себе оплатить адвоката?
— Нисколько. Я сразу понял, что он невиновен.
