А за стеной, где лифт, если я что-то понимаю в планировке этого заведения, — блок «F».
Там меня шесть лет водили по такому же коридору в ножных браслетах, наручниках, застегнутых за спиной, и под конвоем из шести человек. Казалось бы, что страшного? Вполне мирный коридор: чисто, плитка на полу, синие стены, двери с литерами и номерами, но я словно чувствовал наручники на руках, сложенных за спиной и слышал короткие команды конвоя: «Стоять! К стене!»
Я спустился на лифте на первый этаж. Холл с диваном и креслами. Прямо напротив лифта — прозрачные двери столовой. Сейчас закрыты. Направо — дверь во двор. Активная.
Тот факт, что в блоке «F» тоже есть столовая стал мне известен за пару лет до освобождения, когда меня перевели в другую часть блока под названием «F+» и разрешили ходить без конвоя. Конечно, до этого меня тоже водили на прогулку мимо прозрачных дверей, но что за ними, я не знал, а еду приносили в камеру.
Я вышел на воздух в совершенно невменяемом состоянии.
Прогулочный двор площадью метров сорок был залит солнцем. В углу у стены цвела форзиция и несколько крокусов. На «F» был такой же двор, только меньше и без форзиции. И солнца я почти не видел. Гулять выводили во второй половине дня, когда оно сюда не попадало, так что там царила вечная тень.
Я прислонился к стене и попытался взять себя в руки. «Это просто двор, просто стена, просто форзиция», — заставлял себя думать я.
Но ничего не помогало, было откровенно хреново. Уж не знаю, какой биохимический процесс эта картинка запускала у меня в голове, но бороться с этим я не мог.
Ожило кольцо.
— Анри, с тобой все в порядке? — спросил Ройтман.
— Все совершенно замечательно, — сказал я.
— Не ври мне, пожалуйста, у тебя адреналин скачет.
— Внутреннее кольцо тоже мониторит гормональный фон?
— Ну, естественно.
— Правда, ничего. Просто, очень похоже на блок «F».
— Понятно. Ты где?
— Гуляю.
— Хорошо. Через полчаса обед, сходи поешь, успокойся немножко, и к двум в своей комнате. Договорились?
— Да, конечно.
Столовая имела вид менее казенный, чем на «F», даже какие-то абстрактные мозаичные панно на стенах, тоже синего оттенка. Зато базовое меню совпадало полностью. Я помнил эти котлеты, макароны, рис. Я помнил их вкус, точнее отсутствие вкуса. Я помнил процесс еды как медицинскую процедуру, не приносящую удовольствия. И так девять с половиной лет.
Интересно, здесь действительно готовят еду по какому-то особому рецепту или все это чистая психология, и если те же котлеты вынести на свободу у них будет вкус?
Я старательно набрал только то, что было за дополнительные деньги, благо с этим проблем не было. В результате мой обед состоял из блинов с провернутым мясом, взбитой сметаны, джема и кофе. Это помогло, но не столь радикально. Комок в горло все равно не лез. Медицинская процедура! Чтобы не умереть с голоду.
В столовой был, кажется, какой-то народ, но я воспринимал его где-то на периферии сознания, как под БП. И был рад, что и ко мне никто не полез общаться.
В два я дисциплинированно сидел на кровати в своей камере и ждал Ройтмана.
— Анри, очень плохо? — с порога спросил он.
— Да, — честно сказал я.
— Ну, ничего. Сейчас посмотрим, возможно, вечером домой поедешь. Я не обнадеживаю, но, по моему опыту, по тому, как ты себя ведешь, как на все реагируешь, процентов восемьдесят ничего делать не надо.
— Домой это в Чистое? — спросил я.
— Ты сегодня новости смотрел?
— Нет. Я как-то даже забыл об этом.
— Тебя Чистое не хочет обратно принимать.
— Ну, я же не виноват! Им об этом сказали?
— Сказали. Но они считают, что убийца приезжал к тебе и не хотят больше рисковать.
— Понятно. Значит в Лагранж?
Я одновременно жутко обрадовался и расстроился потому, что не закончу свою северную ботанику.
— Хорошо бы в Лагранж, — сказал Ройтман. — По крайней мере, ты не сможешь больше заниматься своей экстремальной флорой там, где водится экстремальная фауна. Там же никто из местных из дома без оружия не выходит. А ты по сопкам гулял за цветочками, без ножа даже!
— Я не имею права носить оружие, — заметил я.
— Ну, хоть бы сопровождающего брал! Не нищий.
— Это преувеличение. Да спокойно там все. Кстати, а может быть, Машу и не человек вовсе… она за мной тоже без оружия бегала.
— Может быть. Я не знаю результатов экспертизы. Но в любом случае для Лагранжа должно быть специальное разрешение императора, тебя же Народное Собрание в Чистое отправило. Так что только император может изменить ситуацию.
— Вы Хазаровскому напишите?
— Я, конечно, напишу, но говорить об этом рано. Может быть, тебе еще у нас придется погостить пару недель. Так что все ложись и расслабься. Аппаратура у меня не такая модерновая, как у Даурова, так что полного отсутствия неприятных ощущений не гарантирую, но, с другой стороны, я и восьмерку выставлять не собираюсь.
— Кольцо снимать?
— Нет, оно просто будет работать в другом режиме, — сказал Ройтман.
И Сеть пропала. И в меню пропала комната вместе с дверью, шкафом, холодильником, душем и кондиционером, и пропала само меню. Словно кольцо отключили совсем.
Зато у меня резко закружилась голова.
— Это и есть блокировка кольца? — спросил я.
— Угу! Анри, ложись. Упадешь сейчас.
Я лег, и Ройтман начал задавать вопросы.
Одиннадцать лет назад я впервые испытал на своей шкуре, что есть психологический опрос. Я тогда не понимал, чем это вообще от допроса отличается. Ройтман с Литвиновым затащили меня под БП так же, как сегодня, на следующий день, после того, как меня привезли в Центр.
И начали спрашивать какую-то хренотень. Тогда я именно так и воспринял. Зачем им вместо фактов знать, что я об этом думаю да как я это оцениваю и считаю ли, что можно умереть за идею. А убить за идею можно? По-моему, тогда я считал, что за идею можно все. «Плохо, конечно, — сказал тогда Литвинов. — Но не безнадежно. Совсем не безнадежно».
На этот раз вопросы были не менее философские. Зачем я тянул время? Как оцениваю свой поступок? Сообщил бы я немедленно, если бы знал точное место и дату теракта? Считаю ли я своими членов РАТ? Надо ли их спасать прежде других?
Кажется, ничего нового я не сказал.
Но теперь это не казалось мне хренотенью. Напротив, я очень хорошо понимал, что для чего нужно и зачем. Например, совершенно четко отследил, когда Ройтман начал проверять меня на депрессию. Даже вспомнил название теста. Похоже, по психологии мне тоже пора присваивать квалификационную категорию.
