— Как ее отредактировал Ройтман?
— Угу, как и в каком направлении. Вину тебе оставили, а мотив убрали. Ты знал, что взорвал корабль, но смутно представлял почему. Поэтому участок с воспоминанием о том, что ты отправил «Анастасию» навстречу лучу и был имплантирован, но при этом, строго говоря, не являлся ложной памятью. Представь себе текст, в котором стерли в середине большой кусок, а потом к концу нестертой части подписали фразу из начала следующего нестертого участка. Фраза написана явно другой рукой и не в том месте, но это истинная фраза.
— А почему ты считаешь, что нужно прекратить сеансы?
— Потому что тебе уже трудно. Возможно, будет еще труднее. Знаешь, думаю, перед казнью ты говорил искренне. Они же уже год делали тебе психокоррекцию. А на этом участке очень старая правка. Думаю, они с него начали. Им же надо было, чтобы ты перестал ненавидеть Кратос и начал каяться.
— Может быть. И еще после взрыва от меня ушла жена. Джульетта сказала «Анри, ты не прав», и свалила вместе с сыном.
— И тогда ты впервые предположил, что, может, и правда не прав.
— Наверное. Я их очень любил.
— Она вроде была внучатой племянницей императрицы?
— Причем тут это? Ну, да, была. Она мне не сказала, кстати, когда я на ней женился, а я был слишком безумен, чтобы рыться в архивах. Так я породнился с императорской фамилией Кратоса.
— И это был только первый этап сего процесса, — усмехнулся Адам.
— Вот уж никогда не мечтал, — сказал я.
— А теперь твой сын собирается жениться на дочке Хазаровского.
— Да, в сентябре должна быть свадьба. Наверное, обойдутся без меня. До сих пор удивляюсь, как он это стерпел.
— Хазаровский?
— Естественно.
— С точки зрения династической, очень даже понятно, — заметил Адам. — Только с этого момента Леонид Аркадьевич стал реальным императорским родственником. А так у него всей легитимности одно завещание Данина. И то сомнительное.
— Ну, да, Джульетта еще успела выскочить замуж за Даниила Андреевича, а он усыновить моего сына, по причине отсутствия у меня каких-либо прав.
Короткая ночь Дервиша подходила к концу, и третья луна — зеленоватый Хидр — бледнела уже на фоне рассвета. Мы спустились в дом от холодного утреннего ветра, прихватив с собой безнадежно пустую бутылку.
— Адам, значит так, — сказал я, — мы продолжаем. Память восстанавливай всю, какой бы ужасной она ни была, но, если ты найдешь связь, которую сочтешь имплантированной, скажи мне сначала. Я хочу сам решить.
— Хорошо, — кивнул Адам.
Следующие сутки я благополучно проспал, зато утром Адам, наконец, включил мне новости, благо очередной сеанс психокоррекции все равно накрылся из-за коньяка.
— Теперь еще сутки ждать придется, — ворчал Адам. — А лучше трое, на кондактине же. Я Эжену уже высказал все, что я думаю по этому поводу.
— Будто сам вчера со мною не пил! — усмехнулся я.
— Человек слаб, — вздохнул Адам. — Голова-то не болит?
— Адам! Ну, какое похмелье с полбутылки Версая? Похмелье бывает при стоимости бутылки до десяти гео включительно. А сей Версай я видел в последний раз в Лагранже по сто пятьдесят за бутылочку на двоих, в два раза меньше этой.
— Понятия не имею, сколько он стоит, Эжен где-то берет. Просто ты морщишься.
— Под лопаткой болит до сих пор из-за твоего укола.
Я действительно пытался устроиться на диване поудобнее и подложил под спину подушку, чтобы место инъекции не контактировало со спинкой. Оно болело и вчера, но коньяк неплохо с этим справился.
Моя камера на Дервише была четырехкомнатной и состояла из гостиной с видеопленокй, диваном низким кофейным столиком, спальни, туалета с душем и той самой веранды, где мы с Адамом накануне хлестали дорогущий «Версай».
Сейчас мы сидели в гостиной.
— Тут уж ничего… — начал говорить Адам и осекся, потому что на видеопленке во всю стену возникло его лицо, только без бороды, более худое, но зато с неизменной трубкой. Над портретом красовалась надпись «Адам Ершинской, предполагаемый психолог РАТ», а под ним: «100 тысяч гео за любые сведения о местонахождении этого человека, 1 млн. гео за поимку».
— Сдаться что ли? — усмехнулся Адам. — Интересно мне миллион выплатят?
Картинка исчезла и сменилась изображением студии, где сидели Дауров Георгий Петрович собственной персоной, Ройтман Евгений Львович и небезизсвестная Юлия Ромеева.
Это был, понятно, «Новый портал».
— Насколько Вы уверены, что именно этот человек сейчас работает с Анри Вальдо? — спросила Юлия Львовна.
— Процентов на девяносто, — ответил Дауров. — Он служил в одном из Психологических Центров Тессы, потом ушел в частную практику, сначала на Тессе, потом на Махди. Причем, периодически куда-то пропадал, его след то и дело обрывается, а три года назад пропал совсем, о нем никто ничего не слышал.
— Но этого мало для того, чтобы обвинить человека в терроризме, — заметила Ромеева.
— Конечно, — сказал Дауров. — Но у нас много других данных, в частности, есть свидетельства того, что он был знаком с несколькими лидерами РАТ, их пути пересекались. Есть и другие доказательства, но я пока не хотел бы обнародовать все. Тем не менее, если мы все-таки ошибаемся, и господин Ершинский не имеет отношения к РАТ, пусть придет к нам и после беседы со следователем и психологом, все обвинения будут сняты, и мы принесем извинения.
— Насколько он компетентен? — спросила Юлия Ройтмана.
— Как сказать, Юлия Львовна. С одной стороны, он, конечно, свое дело знает, поскольку на Махди психокоррекция дело редкое и дорогое, и у него были богатые клиенты, которые вряд ли стали бы выбрасывать деньги на ветер. Но, с другой стороны, чем обычно занимается частный врач? Депрессиями и лечением зависимостей. Ну, дизайном личности. С травмирующими воспоминаниями тоже работать умеет, но для него это скорее экзотика. Такой глубокой перестройкой нейронной сети, как в Психологическом Центре, ни один частный врач заниматься не будет, да ему и не закажут.
— Но ведь Ершинский работал в ПЦ Тессы?
— Это было лет пятнадцать назад, а с тех пор наука ушла далеко вперед. Думаю, в нейронной карте Анри, если он ее уже снял, для него много неожиданного и непонятного.
Адам хмыкнул над моим ухом.
— Наука Тессы, может и ушла вперед, а наука Кратоса как раз сейчас потихоньку догоняет науку Тессы. Да что он знает о частной практике!
— У Евгения Львовича есть частная практика, — заметил я.
— Ну, да, в Кириополе, — процедил Адам таким тоном, словно Кириополь был последней дырой на краю галактики.
— Кстати, психокоррекция без согласия пациента и приговора суда — это уголовное преступление, — заметил с экрана Дауров. — И изменение настроек, сделанных в ПЦ по приговору суда, кстати тоже. А если пациент дает на это согласие — он соучастник.
