— И вот еще что, Ари. Боюсь, что мы достигли вершины в нашей газетной шумихе. Конечно, мы еще на первых полосах, но если завтра Фрэнк Синатра заедет какому-нибудь газетчику в рыло в ночном кабаке, то мы сразу окажемся на задворках.
В рубку вошла Карен.
— Здравствуйте, мистер Паркер, — поздоровалась она тихо.
— Привет, детка. Вот тебе письмо от Китти и небольшая посылочка.
Она взяла письмо и передала конверт для Китти. От посылки, как и всякий раз до этого, отказалась.
— Господи, у меня не хватает духу признаться Китти, что она отказывается от ее передач. Девочка больна. Вы заметили синие круги под глазами? Еще пара дней, и вы бед не оберетесь на этом корабле.
— Мы говорили о том, как поддержать интерес публики. Поймите, Паркер. Мы ни за что не вернемся в Караолос. Четверть миллиона евреев по всей Европе ждут, и только мы одни можем помочь им. С завтрашнего утра мы объявим голодовку. Тех, кто не выдержит и свалится с ног, вынесем наверх и положим на палубу, чтобы англичане могли налюбоваться вдоволь.
— Вы чудовище… вонючее чудовище, — прошипел Марк.
— Называйте меня, как хотите, Паркер. Думаете, мне приятно обрекать сирот на голод? Дайте мне какое-нибудь другое оружие. Дайте что-нибудь, с чем я мог бы броситься на эти танки и миноносцы! У нас ничего нет, кроме нашего духа и нашей веры. Две тысячи лет нас избивали и уничтожали. Но этот бой мы выиграем.
Глава 32
На «Исходе» объявлена голодовка! Дети предпочитают голодную смерть возвращению в Караолос.
Выждав две недели, пока шумиха, поднятая газетами, не всколыхнула весь мир, Ари Бен Канаан неожиданно перешел в атаку. Это уже не была игра в поживем-увидим; ситуация с детьми вынуждала англичан принять четкое решение.
За борт «Исхода» вывесили огромную доску, на которой по-английски, по-французски и на иврите менялись надписи:
Голодовка, час 1…
Голодовка, час 15…
Двое мальчиков и пятнадцатилетняя девочка потеряли сознание; их положили на верхнюю палубу…
Голодовка, час 20…
Десять детей лежали без сознания на палубе.
— Ради Бога, Китти! Перестань ходить, сядь!
— Уже двадцать часов. До каких же пор это будет продолжаться? У меня просто не хватает духу пойти на набережную. Карен тоже лежит на палубе?
— Я сто раз говорил тебе: нет!
— У этих ребятишек вообще слабое здоровье, а тут еще две недели на проклятом судне. Это подорвало их последние силы.
Китти затянулась сигаретой и принялась нервно теребить волосы.
— Этот Бен Канаан просто зверь.
— Я много думал над этим, — сказал Марк, — очень много. Боюсь, нам никогда не понять того, что движет этими людьми. Ты когда-нибудь была в Палестине? Это мертвая пустыня на юге, выветрившаяся степь посередине и сплошное болото на севере. Вонючая выжженная дыра, окруженная плотным кольцом смертельных врагов, которых не меньше пятидесяти миллионов. И все же они валят туда сломя голову. Они называют эту дыру Землей Обетованной, где течет молоко и мед… Они поют песни о брызгалках и оросительных каналах. Две недели назад я сказал Бен Канаану, что у евреев нет монополии на страдание, но теперь начинаю сомневаться. Ей-богу, начинаю сомневаться. Какова же должна быть мера страдания, чтобы люди стали такими фанатиками!
— Не защищай его, Марк, не защищай, пожалуйста, этих сумасшедших…
— Ты подумай вот о чем. Без поддержки детей у Ари ничего бы не вышло. Они же — за него, безоговорочно.
— Это-то и страшно, — ответила Китти. — Такая круговая порука… Они горой стоят друг за друга.
Зазвонил телефон. Марк поднял трубку, послушал и положил ее на рычаг.
— Что случилось? Что случилось, Марк?
— На палубу снова вынесли детей, потерявших сознание. Человек пять-шесть.
— А… Карен?
— Не знаю. Пойду погляжу.
— Марк!
— Что?
— Я хочу на «Исход».
— Это невозможно.
— Я больше не могу, — прошептала она.
— Если ты это сделаешь, ты пропала.
— Нет, Марк… тут что-то другое. Мне только узнать, что она жива и здорова. Клянусь тебе, что справлюсь с собой. Я хорошо это знаю. Но сидеть так, сложа руки, и знать, что она там умирает… Нет, на это у меня нет сил.
— Если мне даже удастся уговорить Бен Канаана, тебя все равно не пустят англичане.
— Ты должен, — настаивала она. — Ты должен.
Она встала спиной к двери и загородила ему дорогу. Ее лицо выражало твердую решимость. Марк опустил глаза.
— Постараюсь, — сказал он.
Голодовка, час 35…
Перед посольством Великобритании в Париже и в Риме начались бурные демонстрации протеста. Возмущенные ораторы решительно требовали выпустить «Исход» в море. В Париже полиции пришлось пустить в ход слезоточивые газы. В Копенгагене, в Стокгольме, в Брюсселе, в Гааге тоже устраивали демонстрации. Но там они проходили более спокойно.
Голодовка, час 38…
На Кипре стихийно возникла всеобщая забастовка протеста. Транспорт замер, закрылись магазины, порты, театры и рестораны. Фамагуста, Никосия, Ларнака и Лимасол словно вымерли.
Голодовка, час 40…
Ари Бен Канаан не сводил глаз со своих помощников.
Зеев, крестьянин из Галилеи, заговорил первым.
— Я солдат. Не могу стоять и смотреть, как дети умирают с голоду.
— В Палестине, — резко оборвал его Ари, — ребята не старше их уже воюют.
— Одно дело воевать и совсем другое — умирать здесь с голоду.
— Это та же борьба, только в другой форме, — ответил Ари.
Иоав Яркони знал Ари много лет, они вместе воевали…
— Я никогда не шел против тебя, Ари. Но в ту минуту, когда, не приведи Господь, кто-нибудь из детей умрет, затея обернется бумерангом против нас.
Ари посмотрел на капитана судна, американца Хэнка Шлосберга. Хэнк пожал плечами.
— Вы здесь начальник, Ари, но судовая команда начинает нервничать. Об этом в договоре нет ни слова.
— Другими словами, — сказал Ари, — вы хотите сдаться.
Молчание в ответ подтвердило его догадку.
— Давид, а ты? Ты еще ничего не сказал.
Давид был ученым и хорошо разбирался в Священном писании. Он ближе стоял к Богу и поэтому пользовался особым уважением.
— Шесть миллионов евреев погибли в газовых камерах, не зная, за что, — начал он. — Нас всего триста. Если мы погибнем, то будем хорошо знать, во имя чего. И весь мир будет знать тоже. Когда две тысячи лет назад мы были нацией и боролись против римского и греческого порабощения, у нас установилась традиция драться до последнего. Так было в Арбеле и Иерусалиме, в Бейтаре и Геродиуме. Массаду обороняли четыре года, а когда римляне наконец ворвались в крепость, они всех застали мертвыми. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как наш. Мы гнали со своей земли римлян и греков, пока нас самих не рассеяли по всему свету. За последние две тысячи лет нам нечасто приходилось бороться как нации. Но когда мы поднялись в варшавском гетто, то остались верны древней традиции. Сойдя с этого судна и добровольно вернувшись за колючую проволоку, мы предадим своего Бога.
