Лев. 25, 23, 24
.
Глава 1
Борьба за «Исход» закончилась!
Через несколько секунд весть о том, что «Исход» поднимает якорь, разнеслась по эфиру, чтобы вскоре попасть в заголовки газет всего мира.
Радость киприотов была неописуемой, да и весь мир вздохнул с облегчением.
Но дети на «Исходе» были слишком измучены, чтобы радоваться. Англичане предложили Бен Канаану подать судно к пирсу, чтобы они могли оказать детям медицинскую помощь, а заодно осмотреть и отремонтировать судно. Ари согласился, и, когда «Исход» причалил, в Кирении закипела лихорадочная работа. Группа английских военных врачей поднялась на борт, и вскоре на берег перевезли самых больных детей. В «Куполе» был спешно оборудован госпиталь. На пристань подвозили продовольствие, одежду, медикаменты. Вдобавок на судно обрушились сотни подарков от жителей острова. Инженеры британского флота осмотрели ветхое судно от носа до кормы, заварили трещины, отремонтировали двигатель. Санитары провели полную дезинфекцию.
Бен Канаану доложили, что потребуется несколько дней, прежде чем дети достаточно окрепнут, чтобы перенести полуторадневный рейс в Палестину. Небольшая еврейская община Кипра послала к Ари делегацию с просьбой позволить детям отпраздновать на острове первый день праздника Хануки, который должен был начаться через несколько дней. Ари согласился.
Только теперь, после многократных заверений, что у Карен все в порядке, Китти позволила себе роскошь принять горячую ванну, съесть сочный бифштекс, выпить двойную порцию виски и погрузиться почти на сутки в чудесный, глубокий сон.
Проснувшись, она задумалась над вопросом, увиливать от которого уже было нельзя. Требовалось выбирать: положить ли раз и навсегда конец истории с Карен или следовать за девушкой в Палестину.
Поздно вечером, когда Марк пришел к Китти выпить чаю, на ее лице уже не было никаких следов пережитых раздумий. Наоборот, после долгого сна она выглядела отдохнувшей и вполне привлекательной.
— Корреспонденты по-прежнему беснуются?
— Вообще-то нет, — ответил Марк. — Короли и рыцари пера уезжают. «Исход» — это уже старо: ведь прошли целые сутки. В репортажи о нем можно заворачивать селедку. Но я все-таки надеюсь, что мы еще попадем на первую полосу, когда судно дотащится до Хайфы.
— До чего же люди непостоянны!
— Люди тут ни при чем. Просто мир не стоит на месте.
Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Сложив пальцы правой руки пистолетом, он развлекался тем, что целился поверх своих башмаков в сторону пирса.
— А ты как, Марк?
— Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской короны. Подамся в Штаты, а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда… Там опять заваривается каша.
— В Палестину англичане теперь тебя не пустят?
— Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне хуже некуда. Не будь они благовоспитанными джентльменами, я бы сказал, что они ненавидят меня, как чуму. Впрочем, я не в претензии.
— Дай сигарету.
Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.
— Ну тебя к черту, Марк! Терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.
— А ты, конечно, уже успела сходить куда надо, чтобы получить разрешение на въезд в Палестину. Как истые рыцари, они наверняка распахнули перед тобой дверь и отвесили поклоны. Ты ведь для них всего лишь аккуратная американка, выполнившая свой долг. О твоих махинациях с Моссадом Си-Ай-Ди понятия не имеет. Ладно… Ты поедешь или нет?
— Господи, не знаю.
— Ты хочешь сказать, что еще не успела уговорить себя.
— Я просто хочу сказать, что еще не знаю.
— Если так, то чью же сторону ты прикажешь принять мне?
— Да перестань ты изображать этакого противного Будду и смотреть свысока на обыкновенных смертных. И перестань в меня целиться.
Марк спустил ноги с подоконника.
— Поезжай! Поезжай в Палестину. Ведь этого ты от меня ждешь, не так ли?
— Я все еще чувствую себя не совсем ловко с евреями. Ничего не могу с собой поделать.
— Зато ты себя очень хорошо чувствуешь с этой девчушкой, ведь так? Она тебе все еще напоминает дочь?
— Не совсем. Вернее, совсем уже не напоминает. Она слишком личность, чтобы напоминать кого бы то ни было. Но я ее люблю и хочу быть с ней, если ты это имеешь в виду.
— У меня к вам еще один вопрос, миссис Фремонт, весьма щекотливый.
— Слушаю.
— Ты влюблена в Ари Бен Канаана?
Влюбилась ли она в Бен Канаана? Она знает только, что испытывает волнение, когда разговаривает с ним, смотрит на него, даже когда думает о нем. Она знает еще, что никогда не встречала мужчину, который был бы хоть чуточку похож на него. Она знает, что испытывает трепет от его мрачной невозмутимости и неукротимой энергии, восхищается его мужеством и отвагой. Она знает, что временами ненавидит его так, как еще никого никогда не ненавидела. Но любить?
— Не знаю, — ответила она тихо. — Я не могу ни ринуться к нему без оглядки, ни отойти прочь… Не знаю, в чем тут дело… не понимаю.
Немного погодя Китти спустилась вниз и просидела около часа с Карен в больничной палате, устроенной на втором этаже гостиницы. Девушка быстро поправлялась. Врачи поражались тому, какое волшебное действие оказывают слова «Эрец Исраэль» на этих детей. Два слова действовали сильнее любых медикаментов. Сидя у кровати Карен, Китти смотрела на ребят, лежавших в палате. Кто они? Откуда они? Куда направляются? Какой странный, непонятный народ… какой непостижимый, всесильный фанатизм!
Почти весь час Китти и Карен молчали. Ни та, ни другая не смели заговорить об отъезде в Палестину. Под конец Карен заснула. Китти долго смотрела на девушку. До чего же она мила! Китти поцеловала девушку в лоб, погладила по волосам, и Карен улыбнулась ей сквозь сон.
Китти вышла в коридор, где ходил взад и вперед Дов Ландау. Завидев ее, юноша остановился, и они молча взглянули друг другу в глаза.
Уже смеркалось, когда Китти вышла на набережную. У пирса Зеев Гильбоа и Иоав Яркони наблюдали за погрузкой ящиков. Китти украдкой огляделась вокруг, надеясь увидеть Ари, но его нигде не было.
— Шалом, Китти! — крикнули ей парни.
— Привет! — откликнулась она.
Китти пошла вниз по набережной, в сторону маяка. Становилось прохладно, пришлось надеть жакет. «Я должна понять… я должна понять… должна…» — повторяла она про себя. У самого маяка сидел Давид Бен Ами. Он задумчиво смотрел на море и время от времени бросал в воду камешки.
