Китти подошла, он поднял голову и улыбнулся.
— Шалом, Китти. Вы чудесно выглядите.
Она присела рядом. Некоторое время оба молча смотрели на море.
— О доме задумались? — спросила Китти.
— О доме.
— Иордана… так, кажется, ее зовут — сестру Ари?
Давид кивнул.
— Теперь повидаетесь с ней?
— Если повезет.
— Давид…
— Да?
— Что будет с детьми?
— О них позаботятся. Они — наше будущее.
— Там опасно?
— Очень опасно.
Китти помолчала.
— Вы поедете с нами? — спросил Давид.
У нее екнуло сердде.
— Почему вы спрашиваете?
— Мы к вам привыкли. Кроме того, Ари, кажется, говорил что-то в этом роде.
— Если… если Ари хочет, чтобы я поехала, то почему бы ему не попросить меня об этом?
— Ари никогда ни о чем не просит, — ответил Давид, смеясь.
— Давид, — сказала она внезапно. — Вы должны мне помочь. Я в ужасном сомнении. Вы, пожалуй, единственный человек, который хоть что-нибудь понимает…
— Помогу, если это в моих силах.
— Я никогда в жизни не имела дела с евреями. Вы для меня какие-то загадочные.
— Не только для вас — для самих себя тоже, — ответил Давид.
— Можно, я поговорю с вами откровенно? Я чувствую себя чужой…
— В этом нет ничего необычного. Почти все чувствуют то же самое. Даже те немногие, которых мы считаем своими друзьями, даже те, кто предан нам до фанатизма. Некоторые, мне кажется, чувствуют за собой некоторую вину за все то, что нам пришлось вынести. Другие хотят быть евреями — один Бог знает почему… Вы правы — мы загадочный народ.
— Но Ари Бен Канаан? Кто он? Какой он на самом деле?
Они повернули назад в сторону гостиницы. Время шло к ужину.
— Не знаю, с чего лучше начать, — сказал Давид. — Все же, я думаю, настоящую историю Ари Бен Канаана лучше всего начинать с Симона Рабинского, жившего за еврейской чертой оседлости на юго-западе Российской империи — на Украине, и начинать надо с конца прошлого столетия, точнее — с 1884 года.
Глава 2
Житомир, Россия, 1884
Симон Рабинский был сапожником. Его жену, добрую, преданную женщину, звали Рахилью. У Рабинских было двое сыновей, и Симон души в них не чаял.
Младшему, Якову, исполнилось четырнадцать. Горячий мальчуган, острый на язык и скорый на руку, готовый чуть что спорить до хрипоты.
Шестнадцатилетний Иося был силачом ростом под два метра, с копной рыжих, как у матери, волос. Насколько Яков был горяч, настолько же Иося добродушен. Он никогда не злился, всегда хранил спокойствие и доброжелательность.
Рабинские были крайне бедны. Они жили в той части российского юга, куда входили Бессарабия, Украина, Крым и часть Белоруссии, — в черте оседлости. Границы этой черты установили еще в 1804 году, и только там разрешалось селиться евреям. Это было, по существу, огромное гетто. Москва и Петербург находились за его пределами — там только немногим богатым евреям удавалось получить за взятки вид на жительство.
Создание черты оседлости было всего лишь звеном в долгой цепи гонений. Евреи появились в Крыму еще в первом веке нашей эры. Позже иудаизм пришелся по душе хазарам, завоевавшим Крым, и они сделали его своей религией. Хазарское ханство стало, в сущности, еврейским государством. Это время стало для евреев временем мира и расцвета. Однако они оказались между двух огней: на севере укреплялись славяне, на юге поднимался пламенный меч ислама. В десятом веке славянские племена обрушились на хазар и рассеяли их без следа. Тогда-то и началась мрачная летопись гонений на евреев в России.
После поражения мусульман и присоединения к России ее нынешних южных территорий православная церковь распространила свою власть на необъятную страну, и евреям пришлось несладко. Русское крестьянство издавна питало ненависть к евреям. Невежественному русскому крестьянину беспрестанно вдалбливали в голову, что евреи колдуны и пользуются кровью христиан в ритуальных целях. На тех, кто отказывался принять православие, обрушивались погромы. Но попытки заставить евреев переменить веру потерпели провал. Тогда из России выслали миллион евреев. Большинство их уехало в Польшу.
В неспокойные времена, когда Польшу не раз оккупировали, делили и разделяли, этот миллион евреев достался Екатерине Второй.
Была установлена черта оседлости. В 1827 году евреев изгнали из деревень и переселили в битком набитые еврейские кварталы местечек побольше. В том же году царским указом была установлена норма поставки еврейских рекрутов в царскую армию на четвертьвековую службу.
Симон Рабинский, житомирский сапожник, его верная жена Рахиль и сыновья были пленниками черты оседлости. Между евреями и коренным населением почти отсутствовали контакты. Единственные постоянные посетители извне — сборщики налогов. Часто, но не регулярно из-за черты оседлости являлись толпы, жаждущие еврейской крови.
Изолированные от общества, евреи не питали преданности к матушке-Руси. Они говорили и писали не по-русски, а на идише — искаженном немецком. Молились же на древнем иврите. Одеждой евреи тоже выделялись среди окрестных жителей. Они носили черные шляпы и длинные черные кафтаны.
Симон Рабинский вел точно такой же образ жизни, как его отец и дед. Они были очень бедны, каждая потраченная копейка вызывала бесконечные споры. Однако, несмотря на несказанно трудную жизнь, Рабинские придерживались весьма строгих правил. Обман, воровство считались чем-то немыслимым.
Вся жизнь общины вращалась вокруг священных законов, синагоги и раввина, который был одновременно учителем, духовным пастырем, судьей и управляющим. Раввины в черте оседлости считались великими учеными. Их мудрость признавалась всеобъемлющей, а авторитет непререкаемым.
Внутри местечек действовало самоуправление, полностью подчиненное власти раввинов. Существовали свои суды, библейские и талмудические общества, приюты для сирот, общества, собиравшие приданое девушкам из бедных семей, общества, которые заботились о больных, стариках и инвалидах. Были духовные лица, специально занимавшиеся венчанием и составлением брачных контрактов. При каждой синагоге состоял избранный казначей и другие служители: чтецы псалмов, надзиратели за ритуальными банями… Не оставалось сферы жизни, которая бы не регулировалась общиной.
Бедные жертвовали для еще более бедных. Те — для совсем нищих. Благотворительность была одиннадцатой неписаной заповедью. Сверх того, полагалось заботиться о книжниках и духовенстве, чтобы житейские заботы не мешали их занятиям.
Многие говорили, что сапожник Симон Рабинский не уступает в учености ни одному раввину. А в черте оседлости, где все были нищие, авторитет человека немало зависел от его учености. Симон был старостой своей синагоги, каждый год его избирали на другие почетные должности. Мечтал он об одном: дать своим детям образование.
