Иммигранты добрались до Мертвого моря, принялись за солончаки, на которых тысячи лет ничего не росло, и заставили их давать урожай. Они рыли пруды и разводили рыбу.
К середине двадцатых годов около пятидесяти тысяч евреев в сотне новых поселений возделывали свыше полумиллиона дунамов земли. Многие из них носили голубые рубашки кибуцников. Они посадили около миллиона деревьев. Пройдет десять — двадцать лет, и деревья надежно защитят землю от эрозии. Лесопосадки стали навязчивой идеей ишува. Куда бы евреи ни пришли, они оставляли за собой леса.
Новым поселениям присваивали библейские названия. Возникали новые звучные названия: Бен-Шемен — Сын Масла, Дегания — Василек, Эйн-Ганим — Садовый родник, Кфар-Иехезкиел — Село Иезекииля, древнего библейского пророка, Мерхавия — Просторы, Тель-Иосеф — Холм Иосифа. Кибуц, расположенный у входа в долину Хулы, столь милую сердцу Барака, был назван Аелет-Гашахар — Утренняя звезда. Был и Гешер — Мост, и Гиват-Гашлоша — Холм Трех. Каждый месяц приходилось подыскивать название новому поселению.
Кибуцное движение, дитя суровой необходимости, стало основой заселения страны. Кибуцы были в состоянии принять массу новых иммигрантов.
И все же не каждый смог приспособиться к коллективной жизни. Многие женщины, которые решительно боролись за равноправие, не слишком дорожили им после того, как оно было достигнуто. Другим недоставало личной свободы. Третьим не нравилось, что дети растут отдельно от родителей. Многим не хватало земельного участка и двора, которые они могли бы назвать своими. Поэтому небольшая группа откололась от кибуцного движения и стала называться движением мошавов. В мошаве каждый имел свой участок и свой личный двор. Общественными были только управление и сельскохозяйственные машины. Некоторые культуры возделывались сообща, всем мошавом, а снабжением и сбытом занималась организация, действующая на кооперативных началах.
Главное отличие мошава от кибуца заключалось в относительно большей личной свободе. И еще в том, что каждая семья жила отдельно и обрабатывала свой участок так, как считала нужным. Первый мошав создали в Ездрелонской долине и назвали Нахалал — Наследство. Это безнадежно заболоченное место поселенцы после долгих лет нечеловеческого труда сумели превратить в плодородную землю.
Недостатком мошава было то, что его члены работали только на себя, и значит, он не мог принять столько новых иммигрантов, как кибуцы. Тем не менее оба движения развивались и крепли.
С ростом ишува осложнялись и его проблемы. Барак Бен Канаан, теперь уже всеми уважаемый ветеран, не знал покоя. К нему ходили советоваться по любому вопросу. Сионизм стал громоздкой махиной. В ишуве появилось множество политических течений. После погромов взаимоотношения с арабами усложнились. Не менее запутанными стали и отношения с англичанами — особенно после того, как они пренебрегли Бальфурской декларацией и параграфами мандата. Хотя беспорядков и погромов больше не было, атмосфера оставалась напряженной. Каждый Божий день случались нападения, кражи, выстрелы из-за угла. Не прекращались враждебные проповеди в мечетях. Хадж Эмин эль-Хусейни продолжал свое черное дело и прилагал все усилия, чтобы вражда не стихала.
Шел 1924 год. Однажды Барак вернулся в Тель-Авив из Иерусалима после очень трудной недели в национальном совете. Он всегда бывал счастлив, когда возвращался в свою квартиру на улице Гаярскон, из окон которой открывался чудесный вид на Средиземное море. На этот раз его ждал дома старый друг Камал, мухтар из Абу-Йеши.
— Много лет я стараюсь помочь моему народу. Больно признаться в этом, но нет хуже эксплуататоров, чем наши арабские эфенди. Они ничего не хотят делать для феллахов…
Барак слушал внимательно. В устах араба это было в высшей степени необычное признание.
— Я видел, как евреи приезжали сюда и совершали чудеса. У нас нет ничего общего: ни религии, ни языка, ни обычаев. Я даже не уверен, что евреи не завладеют когда-нибудь страной. Но… евреи — единственное спасение для арабов. Именно они, впервые за тысячу лет, принесли свет в эту заброшенную землю.
— Я знаю, Камал, вам нелегко говорить об этом…
— Дайте досказать. Если мы только сможем жить мирно, как добрые соседи, то хоть мы и далеки друг от друга, но в конце концов мы тоже извлечем выгоду из всего того, что делаете вы. Я просто не вижу другого пути для арабов, Барак, хотя и не разобрался еще, хорошо это или плохо.
— Мы ни разу не давали повода сомневаться в нашем искреннем стремлении к миру.
— Да, но есть силы гораздо могущественнее, чем мы с вами, и они легко могут развязать конфликт помимо нашей воли.
«А ведь он прав, — подумал Барак, — очень и очень прав».
— Барак, я хочу продать Сионистскому поселенческому обществу те земли у озера Хулы, которые вам всегда так нравились.
Сердце Барака забилось.
— Я делаю это не только из дружеских чувств и ставлю некоторые условия. Вы должны позволить арабам из Абу-Йеши перенять ваш сельскохозяйственный и санитарный опыт. Для этого, конечно, потребуется время. Кроме того, я хочу, чтобы часть детей нашего села, самые способные, могли посещать вашу школу.
— Мы с удовольствием предоставим им эту возможность.
— И еще одно условие.
— А именно?
— Вы сами должны переехать туда.
Барак встал и почесал свою лохматую бороду.
— Я? Почему именно я?
— Потому что, покуда вы там, я буду уверен, что условия будут соблюдаться и мы все сможем жить в мире. Я проникся доверием к вам еще в тот день, когда вы впервые появились мальчиком в Абу-Йеше, тридцать с лишним лет тому назад.
— Я подумаю, — ответил Барак.
— Ну и что ты скажешь Камалу? — спросила Сара.
Барак пожал плечами.
— Что я могу сказать? Мы не можем, вот и все. Как жалко. Годами я умолял его продать эту землю. Если мы теперь туда не поедем, то уже никогда ее не получим.
— Да, жалко, — согласилась Сара, разливая чай.
Барак шагал по комнате. Вид у него был несчастный.
— В конце концов, Сара, — бормотал он, — я нужен здесь. Тут и национальный совет, и поселенческое общество. Ведь я же не конфетами торгую.
— Конечно нет, дорогой, — сочувственно ответила Сара. — Ты тут незаменим. Весь ишув нуждается в тебе.
— Да, — сказал он, продолжая шагать по комнате, — к тому же мы с тобой уже не дети. Мне шестой десяток, а с этой землей придется здорово повозиться.
— Ты прав, Барак. Мы слишком стары, чтобы снова стать пионерами. Ты уже сделал свое для строительства этой страны.
— Точно! Придется отказать Камалу.
Он тяжело опустился в кресло и глубоко вздохнул. Ему не удалось убедить себя. Сара стояла над ним и улыбалась.
— Никак, ты смеешься надо мной? — спросил он тихо. — Что ты там затеяла?
