Рен отрицательно покачал головой.
– Не нужно этого делать.
В этот момент зазвонил лежащий на столе телефон.
Человек по имени Дрейк стоял напротив Рена. За его спиной находились еще двое людей в серебристой форме.
– Что происходит, Рен? Несколько минут назад нам сообщили, что в здании «Стэндэд Компани» стреляли. И если я правильно понял, - он многозначительно посмотрел на перебинтованное плечо Рена, - стреляли в тебя.
– Да, Дрейк.
– Я хочу знать, что случилось.
Рен вкратце рассказал о том, что произошло.
Несколько секунд мужчина молчал.
– Рен, ты понимаешь, что мы должны ее забрать? Она заманила в ловушку, где едва не прикончили одного из наших людей.
– Дрейк, ты знаешь, что меня сложно убить.
– Это не имеет значения. Теперь вынесением приговора будет заниматься Комиссия. - Он внимательно посмотрел на Рена. - Даже если ты встанешь на ее защиту, это не спасет дела. Понимаешь меня?
Рен нехотя кивнул. В его груди что-то неприятно сжалось.
– Где она? - Спросил Дрейк.
– В соседней комнате.
Дрейк качнул головой, и его помощники сразу устремились к двери.
– Дрейк… - Хрипло произнес Рен.
Мужчина в серебристой форме внимательно посмотрел на него.
– Я не хочу, чтобы ее казнили.
После продолжительной паузы Дрейк ответил.
– Хорошо. Мы не будем этого делать. - Он жестко усмехнулся. - Но только потому, что об этом просишь ты, Рен…
Следующие сутки я провела словно в тумане. Какие-то люди поместили меня в маленькую комнатушку с единственной кроватью и стулом. Не было даже окон. Только бежевые стены и маленькая лампочка в потолке.
Меня постоянно трясло. Страх заставлял зубы выбивать барабанную дробь, пальцы сводило судорогой. Я не помнила ни того, что мне говорили, ни то, что происходило вокруг. Знала только, что теперь, наверное, мне конец. Потому что серебристая форма на всех без исключения говорила только об одном - это Комиссия.
Это страшное слово было единственным из того, что звучало в моей голове на протяжении многих часов подряд. Я лежала на кровати с открытыми глазами не в силах думать о том, что со мной произойдет дальше. Ясно было одно - моя жизнь отныне кардинально изменится.
Я не знала, сколько времени прошло с тех пор, как я оказалась в этой комнате.
Час… два… пять? Может быть сутки?
В какой-то момент дверь распахнулась и мне приказали встать с кровати. Два человека долго вели меня по пустынному коридору, на их рукавах одинаково мелькали две белые полоски. Эта картина почему-то крепко засела в моей голове, обещая обернуться ночными кошмарами в будущем.
Наконец коридор закончился, и мы вошли в небольшую комнату, все с теми же бежевыми стенами. За длинным столом сидели трое. Перед мужчиной в центре лежали бумаги. Взгляд его ничего не выражал. Он смотрел на меня ровно, в глазах было темно и холодно, как в тихую морозную ночь.
– Эллион Бланкет… - Долетел до меня его низкий голос, как только меня усадили на единственный стул в центре комнаты. - Вы обвиняетесь в предумышленном заговоре, с целью покушения…
Его слова слились для меня в сплошной монотонный гул. Мужчина говорил и говорил, а я смотрела, как двигаются его губы. Они открывались и закрывались, произнося ужасные слова, которые я не могла разобрать. Мое тело одеревенело, глаза пусто смотрели в одну точку.
Я очнулась в тот момент, когда он произнес: -…Мы рассматривали три вида наказания, применяющиеся при данном типе преступления, которые включают в себя: рудник, Корпус или смертную казнь. Учитываю некоторые смягчающие обстоятельства, нами было принято решение поместить вас в Корпус сроком на двенадцать месяцев с последующим…
Дальше его слова снова слились в неразборчивый гам. Они отдалились и затихли, как будто чья-то рука выключила звук. Теперь я не смотрела на мужчину за столом. Моя голова отказывалась воспринимать услышанное…
«Корпус. Двенадцать месяцев. Это целый год в заточении… Что это за место? Тюрьма? Тогда почему ее называют таким странным словом?»
Ответы на эти вопросы мне предстояло узнать очень скоро.
Часть вторая
Корпус
Здесь били всегда.
За то, что поднял голову, за то, что посмотрел в глаза, за то, что выразил эмоции. Здесь ненавидели эмоции. Любые. Одно их проявление провоцировало на следующий удар. А бить они умели. Люди в голубой одежде и непроницаемыми холодными лицами следили за каждым жестом, каждым словом, каждым движением, и если хотя бы что-то настораживало их, в ход незамедлительно шла черная дубинка из твердой, как сталь резины.
Я медленно двигалась по коридору к столовой. Стараясь ни на кого не смотреть, я ровно переставляла ноги, обутые в неудобные голубые тапочки с застежками. Навстречу мне прошел высокий мужчина с отрешенным лицом, обутый в такие же тапки. Вид его напоминал сомнамбулу, пустые глаза раскрыты, нижняя губа неестественно оттопырена и подрагивает. Я вздрогнула и опустила голову. В поле зрения опять попали проклятые голубые тапки.
Слева проплыл дверной проем спальни номер три.
Спальня - именно так здесь называли залитые бездушным белым светом квадратные комнаты с зарешеченными окнами. Не клетки, не камеры, а именно спальни, в каждой из которых стояло по восемь или десять кроватей, покрытых жесткими матрасами поверх металлической сетки. Ровно в десять вечера огромные белые лампы на потолках гасли, погружая унылые помещения в непроглядную тьму, чтобы в шесть утра снова вспыхнуть резким беспощадным светом.
Я дошла до конца коридора и свернула в столовую. Сразу от входа в разные стороны тянулись длинные ряды привинченных к полу скамеек и пластиковых столов. Прилавок раздачи находился в дальнем конце, и я встала в многочисленную очередь, состоящую из таких же, как я заключенных. Голубые тапки монотонно шоркали по полу, тихое звяканье вилок и ложек разносилось по всей столовой. Люди меланхолично пережевывали пресную, как кусок шпаклевки еду и пусто смотрели мимо друг друга. Никто не разговаривал, не смеялся, не шутил. Изо всех углов внимательно и злобно, поигрывая черными дубинками, наблюдали за порядком охранники.
Я подала тарелку и в нее с противным хлюпаньем упала непонятная масса серовато-бурого цвета. Запах от нее исходил соответствующий. Это был привычный ужин, который не менялся на протяжении всех шести дней моего пребывания в Корпусе.
Я села на свободное место в углу, подальше от цепких глаз охранников и стала медленно ковырять не то кашу, не то штукатурку, наваленную в мою тарелку. Непривычно ясная голова принялась думать, анализировать, вычислять.
Итак, я в тюрьме.
Но обычной тюрьмой это не называется. Скорее помесь с психологической лечебницей, направленной на избавление людей от любых проявлений эмоциональности, а так же на искоренение индивидуальных черт. На каждом сантиметре площади Корпуса действовали специальные правила, установленные начальством с целью превращения людей в тупоголовое бездумное стадо, четко выполняющее каждое слово и предписание. Возможность переносить такой режим была бы гораздо легче, если бы эти правила не изменяли тогда, когда большинство успевало к ним привыкнуть. Вот тогда охранники с новой силой обрушивали жестокие удары на головы тех, кто по неосторожности оступался. Сделано это было с очевидной, но оттого не менее жестокой целью, зарубить на корню любое проявление свободомыслия и умертвить волю к принятию самостоятельных решений. Любой, будь то сильный или слабый человек медленно, но верно перемалывался жерновами этой адской машины.
