Дома, в нашем тылу, никто не имеет и малейшего представления о том, что требуют от нас эти оборонительные бои на Восточном фронте: изнуренность, мобилизация воли и сил и постоянная готовность к самопожертвованию! И на фронте пехотинцы и мы, истребители танков, самые лучшие и верные друзья и товарищи! Мы и есть линия фронта, и мы на ней ближе всего к смертельной опасности. В эти месяцы мы ничего, кроме снега, не видели, этих бескрайних белых полей и еще – врага. Мы ничего не пережили, кроме постоянного чувства опасности и борьбы с людьми и силами природы.
Неделями не снимали обувь, неделями не ощущали благодатного тепла печи. Холода и снежные бураны воздействовали на нас постоянно, и даже во время еды одной рукой мы держим ложку, а другой – свой автомат. Одним ухом мы постоянно вслушиваемся в то, что происходит снаружи, что делает враг – даже когда бой кончился, мы все равно наготове.
Наш долг и усилия по его выполнению в какой-то мере компенсируют неизбежные в нашем деле потери – товарищей, которых гибель вырывает из наших рядов; неписаные законы братства и требование момента ничего больше нам не оставляют. Я мог бы привести сотни примеров бескорыстного братства среди нас, закоренелых и обстрелянных фронтовиков.
Что так ожесточает эти оборонительные бои на Восточном фронте, так это то, что противник без малейших колебаний бросает на истребление нас такие колоссальные людские массы, такие громадные ресурсы. Оборонительные бои – это еще бои с холодом и снегом. Бои со вшами. Очень страшно, когда из-за мороза отказывает оружие, а в это время на тебя все новыми и новыми волнами накатывается противник. Тяжело, когда солдат-фронтовик днями безнадежно дожидается еды и питья, боеприпасов из-за того, что везущий их грузовик увяз по причине очередной снежной бури. Так было и в Лучках, когда временами казалось, что и командование задыхается от беспомощности. Бывали ведь и для наших командиров моменты, когда они задавали себе вопрос: «А стоит ли вообще? Мы же предприняли все от нас зависящее!» И все же никто из нас не хныкал, сидя, скрючившись, в промерзлых окопах и траншеях Восточного фронта. Никто не терял надежды из-за отсутствия жратвы. Никто не изрыгал проклятия из-за того, что тела наши мертвели и деревенели от всепроникающего холода, от того, что посидеть у плиты представлялось недостижимым раем. Мы все понимали, что подобное требуют от нас ради куда более высокой цели, той, которой требует от нас война.
Зимние бои стали для нас Второй мировой войной. Нас погнали в эти оборонительные бои столкнуться с войной в ее самом ужасающем и жесточайшем виде, еще более усугубляющейся бесчеловечной жестокостью врага.
Ни бои в Польше в 1939 году, ни во Франции в 1940 году не сравнятся с годами этой войны с Россией [СССР]. И мы, солдаты, знаем это по собственному опыту. Восточная кампания вообще и, в особенности, проведенные именно здесь недели ни в какой степени не могут сравниться с Первой мировой войной. Причем во всех аспектах!
Это крещение огнем германской армии в целом и для каждого из нас в отдельности. И нам предстоит в сто раз больше, и с той степенью самоотдачи, которую способен оценить один лишь фюрер – человек, который, будучи сам солдатом-фронтовиком, осознает все ужасы линии фронта. Мы ни в малейшей степени не ощущаем себя «героями», мы просто хотим признания совершенного нами.
Мы не просим сочувствия за наши трудности, мы просто желаем гордиться нашей родиной и верить в нее. Одна из самых худших вещей для нас, фронтовиков, причем фронтовиков жесточайшей из войн, если кто-нибудь, кому незнакомы все беды и муки окопных боев, начинает высокопарно рассуждать о проигранном сражении или, более того, о неверно выбранной тактике при уступке врагу какой-нибудь деревни или части территории. Те, кто так рассуждает, позорят пролитую за наши идеалы кровь и сверхчеловеческие требования, которым мы соответствуем из последних сил. Что означают слова «бой» и «проявление силы воли»? Что в действительности представляют собой такие понятия, как нечеловеческий холод, лед и снег, одиночество, нагрузки на психику, буран, мороз, бездорожье? Мы оцениваем все перечисленное с нашей, европейской точки зрения, которая здесь, на Восточном фронте, не применима. Здесь в ходу преувеличение невыносимого. Сама природа вносит коррективы в ход боев, что можно описать как гигантскую по своим масштабам гиперболизацию европейской зимы. То, что большевизм бросает на поле боя, абсолютно не вписывается ни в какую концепцию духа солдата. Это его воистину не свойственная человеку жестокость высшей степени.
Снова и снова русские применяют сочетание артиллерии, танков, авиации и пехоты. Масса в чистом виде – вот кому они поклоняются и служат. Они свято убеждены, что все дело в численном превосходстве. Мы, как никто, понимаем опасность этого. В наши дни становится более чем очевидным факт, что именно один человек, отдельный солдат становится куда более эффективным фактором, чем масса. Сильнее, чем когда-либо, ответственность за исход битвы ложится на наши плечи.
Вследствие обледенелых и заснеженных дорог танки и другие транспортные средства сильно ограничены в их мобильности и не соответствуют своему назначению. Прошу меня простить, но простые крестьянские сани, запряженные лошадью, полностью заменили собой все, что движется. И двигатели, и оружие познали на себе все ужасы холодов. Они могут выйти из строя, но не мы. Если выйдем из строя мы, фронт просто развалится.
В этой битве становится очевидным, насколько важную, даже решающую роль играет ясность и четкость психических факторов. Здесь мы существуем и испытываем на себе все, что только человеческое существо способно испытать – от страшного бездушия до безграничной бесчеловечности. Кто назовет и перечислит сразу все то, что ежечасно происходит на всем фронте? Если в Первую мировую все ограничивалось траншейной войной, штыковой атакой и ручными гранатами, то теперь выдвинулись на первый план и стали ежедневной рутиной беспрецедентные по жестокости рукопашные схватки и артиллерийская канонада
[40]. И, невзирая на это, мы возвышаемся непреодолимой стеной против мерзкого идеологического варева красных, и пусть Господь Бог дарует нам силы выстоять в эти тяжелейшие зимние дни.
10 марта
Нас снова перебросили с севера на юг и снова вернули из Прохоровки через Солнцево и Бахаров, в общем, туда, где требуется подлить огня. В четверг ожидаем мощное наступление русских, начавшееся 23 февраля, в годовщину создания Красной армии. Этот натиск огромных сил на южном участке фронта был последним решающим испытанием нашей стойкости. Красные разбились о нашу оборону, о наши силы, которые мы сумели собрать. Не приходится сомневаться, что большевики до весны раз десять попытаются прорвать нашу оборону, но их атаки так и не достигают цели. Мы понимаем, что самое тяжелое и страшное позади и что совсем недалеко до весны.
11 марта
Нога по-прежнему сильно болит. Мне предложили лечь в полевой госпиталь. Но я и слышать ни о чем подобном не хочу. Сейчас просто решил лечь навзничь и полежать немного. Рядом какая-то кладовка. Круглыми сутками я на связи с командными пунктами и штабами. Дело ответственное, и я рад, что пока еще нужен.
