Грузовики, которые не удается завести на этом холоде сразу, просто бросают. Никто не развозит скопившиеся сейчас на складах войскового подвоза запасы продовольствия. Плохо, что даже охранников складов вынуждены бросать на передовую. Вынужденная мера, по-другому не выходит.
Вечером доставляют продовольствие и хорошие новости. С полными желудками взгляд в будущее меняется. Все будет отлично. Утром атака, и нам в качестве подкрепления подбросят полк полиции. За ночь крупную батарею перебросят поближе к высоте в Цапково, и она обеспечит атаке соответствующий аккомпанемент.
Ночь морозная, ясная и лунная. Холод просто варварский – минус 35 градусов. Без перчаток не дай бог схватиться за автомат – кожа тут же прилипнет. В стороне Оробинского на небе полыхают зарницы – несколько минут бьют «сталинские органы», их оглушительные разрывы реактивных снарядов напоминают мне лучшие времена. В грохоте этих разрывов почти неразличимо специфическое подвывание оружия иванов. Внезапно то ли треск, то ли грохот – но мы уже успели шлепнуть друг друга по задницам: мол, ложись, чего ждешь – и жуткий взрыв. В сотне метров разрыв еще одной бомбы, раскаленные осколки смертоносным фейерверком вздымаются в небо. Мой сосед, на гражданке он был рабочим-металлистом, утверждает, что это ему так напомнило искры кипящего металла при литье. Ну что же, скорее всего, парень прав!
Там, где мы сейчас засели, грохот разрывов равномерен. Пилоты бомбардировщиков больше не обращают на нас внимания. Вместо этого они бомбят участок у въезда в город, где дорога становится круче. Черт, уж не то ли это место, где кто-то из наших совсем недавно видел батарею? Если да, то мы в дерьме по уши!
Незадолго до полуночи ко мне в землянку является старший офицер. Командир батареи тяжелых орудий. Он взволнованно сообщает мне, что два часа угробил на то, чтобы подняться с батареей на высотку. Безрезультатно. Дорога обледенела, как каток, и орудия соскальзывают вниз. Два часа иваны бомбили то место. Половину батареи разорвало на куски, там на дороге сейчас сплошное месиво из крови и обломков металла. Вот ужас! Офицер взбешен. У него слезы злости на глазах. Нас просят помочь – подтянуть орудия тракторами-тягачами. Очень сложно объяснить этому офицеру, что горючего у нас в обрез, лишь на крайний случай, то есть на случай срочной эвакуации наиболее ценных вооружений. А итальянцы нам бензина не дадут. И пусть немцы подыхают – бензин самим итальянцам позарез нужен. Чтобы сбежать отсюда поскорее.
Расстроенный и разочарованный, офицер уходит, возвращается к своей батарее, которую до сих пор бомбят русские. У нас гадостно на душе. Мы не имеем никакой возможности выручить своих товарищей-артиллеристов, и завтра на их помощь нам рассчитывать нечего. Без их огневой поддержки из атаки ничего не выйдет. И все из-за каких-то несчастных нескольких десятков литров бензина, из-за этих вонючих итальянцев!
Все выглядит неважно. Утром мы атаковали, полк полиции был выбит начисто, не выдержав натиска превосходящих сил противника. Даже нам, немцам, и то не удержаться. В окружении уже несколько крупных участков, другие сметены «сталинскими органами» и русскими танками.
Незадолго до полудня в село неожиданно прорываются русские танки. Они систематически расстреливают все транспортные средства, поджигают их, а мы улепетываем, словно кролики. Не можем мы наступать в снегу по пояс. Бойцы падают, попадают под гусеницы легких танков Т-60 и превращаются в фарш. Много слов на описание этого тратить смысла нет – ужас, ужас и еще раз ужас!
В полдень мы эвакуируем село. Нам его не удержать! Над улицами постоянно гремят разрывы шрапнели, из-за едкого дыма ничего вообще не видно. Сборный пункт – Ивановка! Кто еще в состоянии избежать гибели, приходят сюда.
Боже праведный – что у нас за вид! Я гроша бы не поставил на свою жизнь. Через час или чуть позже танки противника будут здесь. А нам нечем их встретить! Нечем!
Около перекрестка показывается вестовой на лошади – неужели здесь еще остались вестовые?! Тр-р-р-рах! Ни вестового, ни лошади! Мы не успели и глазом моргнуть. Мой желудок начинает бастовать – даже нам, людям привычным ко всему, и то не под силу видеть такое!
Вечером получаю приказ перевезти всю секретную документацию в надежное место и попытаться пробиться в Криничное. Забираю с собой полкового помощника – ему танк переехал обе ноги. Бедняга вопит страшно при каждом толчке машины. М-да… Все прекрасно, лучше не придумаешь! На дороге нагоняю транспорт с итальянцами – десять тяжелых грузовиков. Итальянцы заняты тем, что сбрасывают так нужные фронту снаряды в придорожную канаву, чтобы машины шли побыстрее.
У меня в глазах темнеет. Меня охватывает слепая, бешеная ярость, и я намеренно чуть ли не давлю толпу этого сброда. Как мне потом рассказывали, я чуть кого-то не пристрелил. Я толком и не помню, что тогда вытворял. И мне было наплевать тогда на падавшие и справа и слева вражеские снаряды.
Вокруг стоят сотни итальянских грузовиков, брошенных этим трусливым сбродом. За исключением нескольких машин, все они были вычислены и расстреляны русскими уже час спустя. И вспоминать не хочется. В точности так же, как они бросили корпусной склад с провиантом, рассчитанные на употребление до мая 1943 года продукты, так поступили и со своими грузовиками. Сейчас склад этот захвачен противником, русские отводят душу, обжираясь тем, что по праву принадлежало нам и чего они раньше и в глаза не видели. Свыше 80 тысяч банок консервированного мяса, тонны свиного жира, копченой колбасы, 500 мешков кофе, 20 тысяч литров коньяка и так далее. Не говоря об очень многом другом. Всего-то пару дней назад мы одним глазком заглянули в один такой склад. Так у нас слюнки потекли при виде всего, что там было. Какая досада!
Предстоит эвакуировать и Ивановку. Отступаем под интенсивным огнем противника. Командующий серьезно ранен. Пункт сбора из Ивановки перемещен в точку восточнее Голубой Криницы. Он располагается в Голубой Кринице у самой овцеводческой фермы. С сегодняшнего утра значительные силы красных атакуют его. Примерно в полдень над фермой пронеслись четыре их истребителя, но, судя по всему, на нас внимания не обратили. Десять минут спустя они вернулись. Не успели мы как следует спрятаться, как на нас обрушились бомбы. Но взрывов не последовало. Едва солдаты стали подниматься из грязи, чтобы обсудить низкое качество советских боеприпасов, как вокруг нас прогремело четыре взрыва. И тут до меня дошло: взрыватели замедленного действия.
Вокруг все в черном, зловонном дыму. «Газ горит!» – выкрикнул кто-то. Тут из облака дыма вынырнул низкорослый русский, водитель заправщика. Объятый пламенем, спотыкаясь, он сделал несколько шагов, потом свалился, и тут же обрушившаяся стена дома похоронила его под собой.
Обливаясь кровью, упал и Гейнц Штихель, Айхлер лежит рядом со своей машиной с разбитыми ногами. Из воронок от бомб поднимаются клубы желтого дыма. Там же лежат тела разорванных на куски Мюллера и Фрица Кнолля. Как жаль беднягу Фрица, хороший был парень! Нольте, наш начмед, сидит у разрушенной стены какой-то хатенки и смотрит куда-то вдаль, как будто впал в дрему, ни на что не обращая внимания. Видимо, вспомнил о своем чуть больше недели назад появившемся на свет малыше. По его мальчишескому лицу тоненькой струйкой стекает кровь, а на макушке я различаю белую массу – мозг! Непривычно низким голосом он произносит одно-единственное слово: «Жаль!»
