Но со временем можно привыкнуть почти ко всему. Немало ночей минуло без единого происшествия, пока не произошло еще кое-что.
Она была темной, необыкновенно темной: ни луны, ни звезд. То была одна из тех ночей, чей мрак глубже чернильного. Не знаю, что именно меня разбудило. В доме было до странного тихо; воздух казался напряженным. Стояло лето, так что, быть может, дело было в жаре. Знаю только, что я неожиданно проснулся и заморгал в темноте.
Дверь была открыта, и я слышал, как тяжело дышит детектив в соседней комнате; на сердце у меня было неспокойно. К страху и одиночеству я привык, но это было другое. Возможно, это было предчувствие, не уверен, однако помню, что я был ужасно сонный.
Я зажег спичку и бросил взгляд на свои часы, что лежали на конторке — они показывали без двадцати пяти минут час. Мертвая тишина: ни голоса Куин, ни шороха с улицы. Я снова лег и провалился в дрему. Стоило мне снова уснуть, как я уловил размытое подобие звука — гортанного, жалобного, пугающего… вот он вдруг перешел в бессвязный грохочущий бред… мне это снилось. Я рывком проснулся. Меня звали. Это был Джером.
— Гарри!
Я испугался. Казалось, что-то потянулось за мной из мрака. Я сел на кровати, но не ответил. В этом не было нужды. Бессвязность моего сна была лишь наружной. Библиотека располагалась этажом ниже, и я слышал, как собака ходит взад-вперед, слышал, как она рычит. Рычит? Именно так. Она словно пыталась запугать кого-то.
Так Куин никогда не рычала, в этом я был убежден. Я различил, как она отскочила от занавеса. Она залаяла — до такого прежде не доходило. Потом вдруг бросилась в соседнюю комнату… раздался злобный отрывистый лай, визг… мешанина звуков… я мог представить, как она прыгает… на что? Внезапно я выскочил из постели. Лай стал тише, слабее, еще слабее… и вот совсем затих вдали.
В темноте я не могу отыскать выключатель. Я столкнулся с Джеромом. Мы оба были совершенно сбиты с толку. Какое-то время мы не могли найти ни спичек, ни включателя, чтобы зажечь свет. Но вот наконец-то — ни я, ни Джером никогда не забудем этого мига, поскольку он был неподвижен (одна рука поднята, глаза широко открыты) — дом наполнился звуком: густым, дрожащим, манящим. Это был колокол.
Я бросился к лестнице, но Джером был быстрее. Мы в три прыжка оказались у библиотеки и включили свет. Звон понемногу стихал. Мы сорвали занавес и вбежали в комнату. Там было пусто!
И собаки тоже не было. Куин пропала! В приступе бессильного горя я принялся звать ее и свистеть. Это было невыносимо. Бедная, смелая овчарка! Увидев врага, она бросилась прямо на него.
То была последняя ночь, которую Джером провел со мной. Мы так и не легли до утра. Уже в тысячный раз мы обошли весь дом, осмотрели его весь до мелочей — бесполезно. У нас было только кольцо. По предложению детектива я поднес к голубому камню горящую спичку. Всё было так же, как и в прошлые разы: синева исчезла, потом изображение словно углубилось куда-то вдаль по матовым коридорам. И вот из тумана возникли тени: двое человек — Уотсон и профессор… и моя собака.
Можно было различить только головы пленников, но собака была вся на виду. Она сидела, свесив язык, словно на пьедестале, с тем мягким, умным выражением морды, какое бывает только у австралийских овчарок. Вот и все… совсем все. Если мы надеялись узнать что-то с ее помощью, то нас постигло разочарование. Вместо того, чтобы проясниться, положение только усугубилось.
Как я уже сказал, то была последняя ночь, когда моим соседом был Джером, но тогда я этого еще не знал. Джером вышел куда-то рано утром. Я отправился спать. При солнечном свете было не так страшно.
Теперь я был уверен, что опасность имеет пределы. До тех пор, пока я держусь подальше от этой комнаты, бояться нечего. И тем не менее, что-то в ней влекло. От самого этого дома веяло чем-то неуловимым и загадочным. Спал я скверно. Мне было одиноко, на меня давило чувство отрезанности от всего мира. После полудня я вышел на улицу.
Я уже упоминал случай с проводником. В тот день я мог убедиться в своей оторванности от мира — она была поразительной. Учитывая, в каком я был состоянии и что повидал, это почти что повергло меня в ужас. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы написать Хобарту, но решил, что смогу выстоять. Полная неожиданность происходящего натолкнула меня на размышления. Я подумал об Уотсоне. Это была последняя стадия: слабость, безжизненность, вялость! А ведь вначале он был куда сильнее, чем я!
Я должен отправить телеграмму Фентону. Пока я окончательно не потерял лицо в глазах окружающих, я обязан попросить о помощи. Это было странно, необъяснимо. Я не был невидимкой — не стоит так думать. Я просто не выглядел отдельной личностью. Люди не замечали меня, если я не обращался к ним. Но какая-то связь с миром у меня все еще была. Пока и она не исчезла, мне следовало послать Хобарту весточку. Я не стал с этим затягивать — сразу же направился в отделение и оплатил телеграмму:
«НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ДЕРЖАТЬСЯ. ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО. ГАРРИ»
Мне было немного стыдно. Ведь я надеялся, рассчитывал на себя. Я верил в силу своего характера. Я был здоровым, сильным человеком. Полнота жизненных сил — вот на чем можно было бы продержаться вечность. Для меня нет завтрашнего дня. Не прошло и года, а мне уже словно восемьдесят лет. С Уотсоном было то же самое. Что же это за невидимое нечто, проникшее в мою плоть и кровь? Я читал о баньши, лемурах
[1] и лепреконах — призраках и духах темных времен, но это другое. Оно безлико, неявно, безжалостно. Оно — сплошная загадка. Я считал, что это — сама Природа.
Теперь мне это известно. Даже сейчас, когда пишу, я ощущаю мощь нависшей надо мной силы. Некий закон, некое фундаментальное правило, энергия, неизвестная науке.
Что же за закон может стать мостом между хаосом тайны и твердой материей? Я стою на этом мосту, но не вижу его. Что же это за великая истина, открытая доктором Холкомбом? Кто такой Рамда? Кто такая Нервина?
Джером до сих пор не вернулся. Не могу этого понять. Его нет уже неделю. Я живу на бренди — почти что на нем одном — и жду Фентона. Все свои заметки и наработки я собрал воедино. Быть может, я…
(На этом заканчивается странный документ, оставленный Гарри Венделом. Дальнейший отчет составлен Шарлотой Фентон).
Глава XVIII
История Шарлоты
Не знаю. Тяжело писать после того, что случилось.
Хобарт говорит, именно потому я и должна написать. Нужно просто рассказать всё как есть. Кроме того, он слишком занят, чтобы сделать это самому, а письменное изложение должно остаться. Я приложу все усилия и постараюсь как можно меньше отвлекаться на свои чувства, пока буду писать. Начну с Нервины.
Это был первый знак, первое предостережение мне. Оглядываясь назад, я могу лишь удивляться. Вряд ли кто-либо, увидев Нервину, был бы потом способен на большее — она так прекрасна! Прекрасна? И почему я так считаю? Мне стоило бы ревновать и ненавидеть ее. И всё же я не могу. Почему так?..
