В его памяти вспыхнуло первое описание Рамды. Тот посмотрел прямо на солнце и ненадолго ослеп. Вот и ответ! Он слишком привык к этому огромному мягко светящемуся чуду. Янтарное солнце, глубокого золотистого оттенка, будто бы спящее…
Может быть, всё это ему, Чику, только снится?..
Но ведь было и другое: бесчисленный хор этих микроскопических колокольчиков, несмолкающий, певуче пульсирующий, а теперь еще и экзотическая сладость нежнейших ароматов со слабыми нотками фиалок и роз, и дыхание диких лесных цветов. Он не мог этого осмыслить. Он посмотрел на пурпурные облака над подобным лотосу солнцем, с трудом веря своим глазам, теряясь в догадках.
Внезапно с небес спустилась, оказавшись в его поле зрения, огромная белая птица. Ни в одной из сказок его детства, где рассказывалось о Рух и подобных ей больших красивых птицах, ему не приходилось встречать ничего подобного. Глядя с его позиции, ей можно было дать все триста футов в размахе крыла; она имела форму лебедя, а летела, как орел, двигая крыльями в чарующих, ленивых взмахах. Ее перья по белизне напоминали снег, только что выпавший на горные вершины. А сразу за ней мчалось, пытаясь догонять, нечто гигантское и черное, не уступавшее ни в размерах, ни в скорости; то был огромный черный ворон — настолько черный, что очертания его отсвечивали зеленоватым.
Тут женщина закрыла окно. Всё стало по-прежнему. Уотсон был всего лишь человеком — он сумел сдержать свое любопытство до этого момента и ни на йоту дольше. Он повернулся к Рамде. Тот кивнул.
— Так я и думал, — удовлетворенно сказал он тоном человека, чья сложившаяся ранее и успевшая полюбиться теория только что подтвердилась.
Уотсон попробовал зайти с другого конца.
— И кто же я, сэр, как вы думаете?
Его собеседник улыбнулся своей прежней улыбкой.
— Я не думаю, — ответил он, — но знаю. Вы — доказательство того, что обещал нам великий Рамда Авек. Вы — ФАКТ И МАТЕРИЯ!
Он подождал ответа Уотсона. Из-за сильнейшего изумления ответа не последовало. Спустя мгновение Рамда продолжил:
— Разве не так? Разве я неправ? Конечно же, вы — порождение сверхъестественного, мой дорогой сэр. Вы — дух!
Эти слова застали Чика совершенно врасплох. Он был готов к чему угодно… кроме этого. Это было нереально, странно, невозможно. И тем не менее, почему нет? Профессор задался целью навсегда уничтожить завесу, до сих пор бросавшую тень на неведомое, но что ему удалось выяснить? Что открыло «пятно»? Ирреальное или РЕАЛЬНОЕ? И что из этого что?..
Во власти минутного вдохновения Чик увидел себя на перепутье сверхъестественного. Не было времени на раздумья — только на погружение. И, как и подобает сильному человеку, Уотсон нырнул туда, где поглубже.
Он повернулся к Рамде Геосу и тихо сказал:
— Да. Я… я — дух.
Глава XXXI
Наверх за воздухом
Вместо тревоги и беспокойства, которые кто угодно чувствовал бы в присутствии явного призрака, Рамд Геос излучал одну лишь глубокую, исполненную благоговения радость. Он почти стеснительно взял Уотсона за руку. В его поведении, лишенном несдержанности, чувствовалось тепло, на которое способно только сердце ученого.
— Как Рамда, — заявил он, — я не могу отказать себе в чести быть первым, кто заговорил с вами. И должен поздравить вас, мой дорогой сэр, с тем, что вы попали не в руки Бара Сенестро, но к одному из мне подобных. Это подтверждение пророчества и доказательство мудрости Десяти Тысяч. Добро пожаловать в Томалию, можете располагать мной как проводником и поручителем.
Чик ответил не сразу. Представившаяся ему возможность относилась к числу тех редких решений, что граничат с гениальными, — всё равновесие его дальнейшей судьбы зависело теперь от одного секундного импульса. Не то чтобы его мучили угрызения совести, но он чувствовал себя стесненным. Сказанное ограничило его. Определенно почти любую роль сыграть было бы легче, чем роль духа.
Он не ощущал себя призраком. В любом случае, он мог только догадываться, как бы повел себя настоящий призрак. Более того, он не мог понять, откуда у Рамды такое предположение. Почему ему так ХОЧЕТСЯ, чтобы Чик был призраком? Уотсон был живым человеком, воплощенным, как и сам Рамда. Он едва ли так представлял себе существование духа. Скорее всего, они оба — люди, и коль скоро один из них привидение, то и другой тоже. Но… как все это объяснить?..
Он снова вспомнил о Рамде Авеке. Слова Геоса «факт и материя» по смыслу точь-в-точь совпадали с тем, что сказал об Авеке доктор Холкомб — «доказательство сверхъестественного».
Возможно ли в самом деле, что эти двое великих, каждый со своего конца, все-таки разорвали темную завесу? Может ли быть, что в этом месте ему, Уотсону, придется выставить себя духом, если он хочет, чтобы его считали настоящим?
Эта мысль его потрясла. Здесь он вынужден будет играть ту же роль, что выпала Рамде по ту сторону «пятна», но не располагая при этом мудростью Авека. Кроме того, было нечто зловещее в неведомой силе, что сумела поглотить столь могучий разум, как у профессора, ибо в то время как Уотсон сам искал своей судьбы, в случае с доктором слишком уж сильно пахло подлой уловкой.
Он повернулся к Рамде Геосу с новым вопросом:
— Этот Рамда Авек… он был человеком вроде вас?
Тот снова просиял и спросил в ответ:
— Так вы его видели!
— Я… я не уверен, — ответил Уотсон, чувствуя себя застигнутым врасплох. — Но имя кажется знакомым. Точно не припомню, мой рассудок затуманен, мысли путаются. Я помню мир — великолепный мир, откуда я пришел, полный великого множества людей. Но не способен вспомнить своего места в нем. Я с трудом… дайте мне подумать…
Его собеседник кивнул в знак сочувственного одобрения.
— Понимаю. Не перенапрягайтесь. Едва ли стоит ожидать, что кто-то, насильно вырванный из потустороннего мира, окажется среди нас, ничуть не потеряв в своих способностях. Мы немало раз сообщались с твоим миром и неизменно огорчались тем, что этот разрыв никак нельзя преодолеть. Истинная мысль, пересекая границу, часто становится неопределенной, порой попросту бессмысленной. Такие ответы, взятые из ниоткуда, часто разочаровывают, какими бы талантливыми не были наши медиумы в искусстве общения с мертвыми.
— Мертвыми! Вы сказали… с мертвыми?
— Разумеется, с мертвыми. Разве вы — не покойник?
Уотсон многозначительно покачал головой.
— Ни в коем случае! Только не там, откуда я явился. Мы все там чрезвычайно живые!
Рамда заинтересованно смотрел на него, и в его огромных глазах горело воодушевление — воодушевление прирожденного искателя истины.
— Не хотите же вы сказать, — спросил он, — что вами там движут такие же страсти, как нами тут, среди живых?
— Я хочу сказать, — произнес Уотсон, — что мы ненавидим, любим, даем обеты; среди нас бывают добрые и злые, мы играем в игры и ходим на рыбалку.
