Геос потер руки в исполненном достоинства ликовании. Услышанное, очевидно, вписывалось в какую-то другую его любимую теорию.
— Это великолепно, — радостно произнес он, — великолепно! И полностью совпадает с моими положениями. Вы должны повторить это перед Советом Рамд. Это будет величайший день со времен речи Харадоса!
Уотсон задался было вопросом, кто такой этот Харадос, но вернулся к тому, о чем уже спрашивал:
— Этот Рамда Авек — вы собирались рассказать мне о нем. Поведайте же мне всё, что я смогу понять, сэр.
— Ах да! Великий Рамда Авек. Быть может, вы вспомните его, когда ваши мысли немного прояснятся. Мой дорогой сэр, он занимает — или занимал — место главы всех Рамд Томалии.
— Что за Томалия?
— Томалия! Ну, так называется мир — мы его так называем. Физически он включает в себя землю, воду и воздух, политически — здесь располагаются Д’Хартия, Коспия и несколько меньших по численности народов.
— Кто такие Рамды?
— Они возглавляют… возглавляют Томалию. Не как номинальные политические или религиозные главы; они не представляют ни судебную, ни исполнительную, ни законодательную ветки власти, но являют собой истинных вождей, даже выше. Их сообщество можно было бы назвать верховным учреждением мудрости, науки и исследований. Кроме того, они содержат колокол и его храм, а также толкуют пророчество Харадоса.
— Понятно. Вы что-то вроде духовенства.
— Нет. Духовенство ниже нас по положению. Жрецы принимают сан, каким мы решим их наделить, и они исключительно…
— Суеверны?
Глаза Рамды самую малость сузились.
— Нет, вовсе нет, мой дорогой сэр! Они — славные, искренние люди. Просто, не будучи достаточно развитыми умственно, чтобы постигать истинные тайны, истинное знание, они дают всему условное объяснение, основанное на устоявшемся порядке. Не будучи Рамдами, они просто не сознают, что всё можно объяснить точно и исчерпывающе.
— Иными словами, — вставил Уотсон, — они ученые, которые еще не поднялись до плоскости любознательного сомнения.
И снова Рамда покачал головой.
— И не это тоже, мой дорогой сэр. Те, что стоят ниже нас, не невежественны — они просто ближе к уровню масс, чем мы. По сути, руководят людьми именно они — жрецы и им подобные избранные. Но мы, Рамды, руководим руководителями. Мы отличаемся от них тем, что не преследуем никаких материальных целей. Мы стоим на вершине, нас не волнует ничего, кроме справедливости и прогресса, потому наши решения никогда не оспариваются. В силу тех же причин, мы нечасто их выносим. Однако мы намного выше плоскости сомнения, о которой вы говорите — мы давным-давно ее миновали. Это лишь первый этап истинного познания; за ним следуют более высокие уровни, где для всего сущего есть причина: у нравственности, вдохновения, мысли, эмоций…
— И… у решения Харадоса?
Уотсон не смог бы объяснить, что заставило его это сказать. То был импульс, мгновенное, лишь наполовину осознанное предположение. Но эффект, произведенный его словами на Рамду и сиделку, указывал на то, что он невольно задал тон разговору. Оба вздрогнули, особенно женщина. Уотсон заметил это отдельно в силу врожденного отношения к женскому полу как к более достойному доверия.
— Что вы знаете? — нетерпеливо спросила она. — Вы видели Харадоса?
Что до Рамды, то он смотрел на Уотсона проницательным, задумчивым взглядом. Но в нем по-прежнему светилось любопытство.
— Вы можете сказать нам? — поинтересовался он. — Ну же, подумайте?
Чик понял, что добился своего. Ему достался верный козырь, но он был слишком умен, чтобы сразу же его выложить. Он был сам за себя и нес груз, требовавший точнейшего равновесия.
— Я, действительно, не знаю, — ответил он. — Я… мне нужно подумать какое-то время. Учитывая, каким образом я пересек границу, вам придется подождать. Вы говорили мне о Рамдах в целом. Теперь расскажите мне отдельно об Авеке.
Геос кивнул, словно понимая, какой туман застилает мысли Уотсона.
— Рамда Авек является — или являлся — мудрейшим из нас: глава, вождь, намного более способный, чем остальные. Однако об этом знало не так много людей за пределами его ближайшего круга; остальным было известно лишь, что он был символическим главой и исполнял свои обязанности по мере необходимости. У Авека было не так много друзей и знакомых. Он был изумительным исследователем. Мы, как вы понимаете, — сообщество людей ученых и стоим за каждым открытием, сделанным в течение сотен и сотен веков, так что сегодня мы представляем собой высшее достижение объединенных усилий и мыслей человека с начала времен. Каждое поколение Рамд должно превосходить предыдущее. Когда я умру и отойду в ваш мир, я должен оставить по себе нечто новое и достойное своего последователя: некую идею, мудрость или деяние, которое может сослужить службу человечеству. По-другому быть Рамдой нельзя. Мы — высшие жрецы, мы служим людям в храме разума, а не догмы. Разумеется, нас не стоит слишком уж высоко оценивать. Любое исследование, продвигаясь вперед, должно натыкаться на преграды; существует много троп в неведомое, весьма похожих на настоящую. Как следствие, среди нас есть адепты разных точек зрения, и каждая ведет своим путем. Сам я — спирит. Я верю, что мы можем сообщаться с вашим миром, и неоднократно это проделывали. Есть и другие, которые за это не поручились бы; есть Рамды, более склонные к материальной стороне вещей — они, когда доходит до вопросов такого характера, полагаются исключительно на свою веру в учение Харадоса. Есть и те, кто верит в ценность размышлений и убежден, что только с помощью созерцания человек может достичь спелых плодов познания. А во главе всех нас — Рамда Авек!
— Во что же верил он?
— Скажем так — во ВСЁ. Он был эклектиком и придерживался мысли, что все мы немного правы и каждый из нас ужасно ошибается. Однако он твердо стоял на том, что нет такой вещи, которую нельзя было бы доказать, что тайна жизни, оставаясь, несомненно, тайной во всех смыслах этого слова, тем не менее, суть нечто вполне осязаемое и может быть доказана!
Уотсон кивнул. Он вспомнил, как слышал такое же утверждение от другого человека — доктора Холкомба.
— Он годами работал уединенно, — продолжал Геос. — Мы ничего не знали о том, что он делает, пока однажды он не созвал нас всех вместе и не прочитал свою лекцию.
— Свою лекцию?
— Скорее, свое пророчество, ибо иначе его не назовешь. Не то чтобы он очень долго говорил — это было больше похоже на простой доклад. Он объявил, что, по его мнению, пришло время доказать сверхъестественное. Что это осуществимо, и осуществимо только с помощью осязаемых, материальных инструментов; что всё сущее, конечно же, может быть обнаружено. Он собирался раздвинуть завесу, до тех пор заслонявшую сумрак. «Я собираюсь доказать существование сверхъестественного, — сказал он. — Через три дня я вернусь с фактами и материальными подтверждениями. Затем я намереваюсь прочитать свою величайшую лекцию, последнее сочинение, в котором сосредоточится вся моя жизнь. Я предоставляю доказательство на суд ваших глаз, ушей и пальцев. Вы сможете лицезреть истину. А темой моей лекции… темой моей лекции будет „Пятно Жизни“».
