Чику как раз хватило времени подумать, что, если он каким-то чудом переживет это, то потом сможет пройти любое испытание. Он наверняка сумеет справиться с чем угодно. Он принялся читать молитву, но не успел закончить, как Ян Лукар в последний раз склонился над круглой картой, увидел, что красная точка достигла центра квадрата, обозначавшего город, и без колебаний нажал на кнопку.
О том, что случилось дальше, воспоминания у Уотсона остались смутные. Пол как будто выпал из реальности. Он запомнил смутный удар обо что-то огромное, тихие раскаты грома в своей голове… потом был хаос в мыслях и потрясенное забвение.
Глава XXXIX
Кто есть Харадос?
Всё было кончено. Чик открыл глаза и увидел, как Ян открывает наружу пластину в боковой стене каюты. Казалось, ни солдат, ни Рамда не заметили его ошеломления. Что до Яна, то его голубые глаза искрились безрассудством.
— Вот что я называю жизнью! — усмехнулся он. — Они могут хоть всю ночь искать хруща!
Чик посмотрел наружу. Они были внутри той самой большой комнаты, откуда вылетели. Поездка подошла к концу; падение прошло благополучно. Чик глубоко вздохнул и протянул руку.
— Вы пришлись мне по сердцу, Ян Лукар. Предвижу, мы отлично повоюем с Сенестро.
— Еще бы, господин! — радостно ответил тот. — Не выношу этого наглого узурпатора! Жалею лишь, что не могу убить его вместо вас.
— Не вы один, — заметил Рамда. — Половина Рамд охотно согласились бы взять на себя полномочия избранного.
Так закончился первый день Чика Уотсона по ту сторону «Слепого пятна» — его первый день в Томалии, если не считать предыдущих месяцев, проведенных без сознания. У него были веские основания провести ночь без сна, гадая, чем всё это обернется. Но вместо этого он спал крепким сном усталого человека, а на следующее утро проснулся отдохнувшим.
Прежде всего он напомнил себе, что скоро ему предстоит выдержать испытание. У него было чуть больше двадцати четырех часов, чтобы подготовиться. К чему будет лучше и мудрее всего приступить сначала?..
Он послал за Геосом и рассказал ему, в каких сведениях нуждается. Рамда ответил, что всё это можно найти в библиотеке в этом же здании, и спустя полчаса вернулся с горой манускриптов.
Оставшись один, Чик обнаружил, что располагает теперь данными обо всех здешних науках, религии, образовании, политической истории и законах. Летоисчисление томалийцы, как он понял, вели уже не менее пятнадцати тысяч лет. Устоявшаяся цивилизация тех древних времен была, само собой, совсем иной, чем существующая ныне.
Казалось, Харадос пришел как чудо, то есть — прибыл из неведомого сквозь портал, который сам потом назвал «Пятном Жизни». Он учил религии просвещенности, включавшей в себя разум, любовь, добродетель и высокую нравственность, что является свойственным для всех великих философских течений. Но он не называл себя святым. Это было необычно. Он говорил, что пришел, дабы научить их более развитому пониманию жизни и недвусмысленно указывал на то, что его учение может считаться абсолютным лишь в определенной мере.
«Человек должен искать и находить, — гласило одно из его изречений, — а если он больше не в силах сыскать истины, то будет находить ложь». Это была просто вывернутая наизнанку мысль, что часть его философии является исключительно условной.
Но в некоторых вопросах он был непреклонен. Он явился в то время, когда бездумные, склонные к самовосхвалению томалийцы почти что закончили уничтожать все низшие формы жизни. Харадос пытался устранить шоры, которыми ограничили себя люди, и дать им вместо милосердия, предназначение коего они позабыли, жгучую жажду новых знаний. Кроме того, он научил их товариществу как средству для достижения этой цели. Он учил красоте, любви и смеху — трем великим силам, очищающим человека. И тем не менее, при всем этом…
Харадос был загадкой.
Он изучал жизнь по-своему. Он упорно стоял за то, чтобы доходить до самой сути вещей, чтобы метаться среди возможных причин, пока не будет найдена первопричина. Так он и постиг тайну сверхъестественного.
Именно этому он учил. И вскоре Харадоса уже знали как влиятельного представителя места, известного в Томалии как СЛЕДУЮЩИЙ МИР. Вот только он представлял жизнь не как переход в небытие, а просто сменой плоскости жизни на более высокую, более величественную. Словом, как нечто, чего стоит желать и стремиться достичь, а не избегать.
Это дало «Пятну Жизни» совершенно новое толкование. Оно больше не внушало ужас. Харадос приравнял смерть к возвращению на родину — к чему-то, чем можно гордиться. И Чик пришел к выводу, что знаменитое пророчество Харадоса, которое ему, Уотсону, еще только предстояло найти на стене храма, содержало все подробности сложных убеждений и постулатов Харадоса, касающихся тайны следующей жизни.
Тут началось нечто любопытное. Пока Чик читал эти подробности, он всё отчетливее ощущал… как бы это назвать? Присутствие кого-то или чего-то — оно было над ним и вокруг него, следило за каждым его движением. Он не мог избавиться от этого чувства, хотя стоял ясный день, и он явно был один в комнате. Чику не было страшно, но он мог поклясться, что, пока он знакомился со всеми этими материалами, некая совершенно реальная сущность словно окутывала его собственную.
Каждое слово почему-то напоминало ему о чудесной последовательности событий, какими они были ему известны — об этой безошибочной точности, с которой он, особо не задумываясь и почти без участия собственной воли, решал одну задачу за другой, хотя все шансы были против него. Он всё больше убеждался в том, что у него самого нет почти никакой власти над происходящим, что он находится в руках непреодолимой Судьбы и что — он не мог отделаться от этого чувства — его ангелом-хранителем выступает никто иной, как пророк, который почти девяносто веков назад жил и проповедовал в Томалии, после чего вернулся в неведомое.
Но как такое возможно? Уотсон даже не знал, где находится! Стоит ли удивляться, что он снова и снова испытывал потребность в ободрении. Он позвал Яна Лукара.
— Ян Лукар, — без предисловий начал Чик, — вы считаете меня избранным, не так ли?
— Да, мой господин.
— Вы убеждены, что я вышел из сверхъестественного мира, обладая при этом плотью и кровью, совсем как вы?
— Конечно!
Это всё решило. Уотсон счел необходимым выяснить кое-что, что не успел разузнать в библиотеке.
— Рамда, возможно, уже сказал вам, Ян Лукар, что я пришел сюда в поисках Харадоса. Теперь я подозреваю Сенестро. Можете ли вы представить, что он что-то сделал с пророком?
— Мой господин, — возразил тот, — хоть Бар и дерзок, Харадосу он не посмел бы навредить.
— То есть он побоится пойти против пророчества?
— Да, господин! Точнее — против его вольной трактовки. Он полагает, что то толкование, которого придерживаются либералы вроде Рамды Авека, недопустимо. Бары вечно предостерегают народ от самозванцев.
