Стало темно. Вскоре далеко впереди замаячил новый свет, постепенно усиливаясь, пока весь храм не оказался освещен, как солнечным днем.
Рамда Геос заговорил:
— В последний день, в День Жизни, у нас есть сущий, подобный нам, и слова пророка. Харадос написал свое пророчество золотыми буквами, дабы все видели. «Самозванцы. Их побивайте». Воля Рамд такова, чтобы великий Бар Сенестро испытал доказательство потустороннего. Сегодня, в первый из Шестнадцати Дней, да состоится испытание — на «Пятне Жизни»!
Он отвернулся.
Бар Сенестро снял свои камни, полувоенное одеяние и остался облаченным в то же, что и Уотсон. Они двинулись вперед и встретились в центре помоста — двое атлетов, стройных, сильных, красивых, с дрожащими от избытка сил мышцами, со здоровой шелковистой кожей. Предводители двух миров, сошедшиеся в поединке за истину!
Низкий ропот стал громче и, постепенно нарастая, заполнил весь храм. Серебряно-бронзовые фазаны порхали над головами, мелькая, будто осколки самого духа света. И внезапно…
Один из них ринулся вниз и опустился на плечо Уотсона.
Бормотание толпы обернулось мертвой тишиной. В следующую секунду случилось нечто еще более странное. Крохотное создание принялось петь во весь голос.
Уотсон тут же припомнил слова Бара Сенестро: «Они поют только во славу Харадоса». Он осторожно протянул руку, поймал певунью и поднял ее, показывая изумленной толпе. Песня все продолжалась. Чик продержал ее еще мгновение, а потом позволил взмыть высоко в воздух. Птица пролетела над храмом, не прекращая серебристую, сладкую мелодию, и скрылась в дальнем углу огромного здания.
Но Сенестро это не покоробило.
— Отлично сыграно, сэр Призрак! В любом случае, это ваше последнее представление! По-другому не выйдет. Надеюсь, умрете вы так же красиво! Готовы?
— Готов? К чему? — парировал Уотсон. — И с чего бы мне отягощать себя приготовлениями?
Но к нему подошел Рамда Геос.
— Сделайте все, что сможете, мой господин. Сожалею лишь, что драться придется до смерти. Это первый смертельный поединок в Томалии за тысячу циклов. Но Сенестро бросил вызов пророчеству. Докажите, что вы не обманщик! Мое сердце с вами.
Это доброе слово было кстати. Уотсон шагнул в «Пятно Жизни».
Оба противника были босы. Очевидно, томалийцы дрались в старой, классической манере.
Камень под ногами Уотсона был бодряще холодным. Чик снова почувствовал эту дрожь притяжения и силы. Она отдавалась трепетом во всем его теле, словно слегка ускоренное течение жизни. Он чувствовал себя живым, радостным и уверенным.
Сенестро улыбался, его глаза сверкали от предвкушения. Его тело было невероятно мускулистым, а поступь по-кошачьи мягкой.
— Что это будет? — поинтересовался Уотсон. — Назовите, как вы решили меня уничтожить.
Но Бар покачал головой.
— Ну уж нет, сэр Призрак. Вам предстоит выбрать способ своей смерти, не мне. Я не привередлив, да и не себялюбив.
— Тогда пусть будет рукопашная, — сказал он как только мог небрежно. Он был хорошим, искусным борцом.
— Отлично! Вы готовы?
— Вполне.
— Прекрасно, сэр Призрак. Я пойду к границе «пятна» и обернусь. Мне не нужны нечестные преимущества. Сейчас!
Кивнув, Чик шагнул к грани со своей стороны. Он оглянулся — и это случилось. Вот только Чик так и не понял, что именно. Он помнил, что видел, как его противник медленно обернулся, а в следующую долю секунды Уотсон уже бился в тигриной хватке. Еще прежде, чем они коснулись камня, Чик ощутил, как Сенестро тянется, чтобы замкнуть смертельный захват.
И тут Уотсон осознал, что угодил в тиски к тому, кто намного его превосходит.
Его разум работал со скоростью молнии. Руки и ноги стремительно бросились в контрзахват, который мог его спасти. Они упали на «пятно» и несколько раз перекатились друг через друга. Чику удалось схватить противника, но Сенестро вырвался почти сразу же. Тем не менее, это его спасло. С минуту они кружились, как пара волчков. Уотсон держал оборону. Он был не так быстр и опытен, как его соперник. Это была не просто проба, дабы помериться силами — это был бой насмерть. И Чик был в проигрыше. Ему приходилось напрягать все силы.
Сражаясь за свою жизнь, человек становится сверхчеловеком. Уотсон столкнулся с чем-то выше своих сил; несгибаемый Бар разрывал один захват Чика за другим. Сенестро был словно молния, словно пантера — неуловимый и озлобленный. Он вновь и вновь обходил защиту Чика и пытался расправиться с ним. И всякий раз Чику удавалось вывернуться и спастись, ответив своим захватом. Борьба, наполнившись ненавистью, потеряла четкие очертания — все смешалось: мышцы, ноги, жажда убийства. Дважды Уотсон пытался перейти в наступление. В первый раз он попробовал хамерлок, во второй — полунельсон. Бар немедленно разорвал оба захвата.
Сколько бы Чик ни знал о рукопашной борьбе, Сенестро было известно чуточку больше. Они сплелись в кружащийся комок ног и тел, охваченных беспрерывными конвульсиями. Вокруг было тихо, если не считать жуткого дыхания мужчин и сдавленных восклицаний зрителей.
А потом…
Уотсон ослабел. Он попытался еще раз. Они поднялись на ноги. Но прежде, чем он смог действовать, Сенестро поймал его на лету, точно так же, как и вначале, и сшиб с ног. А когда он упал, Бар взял его в нерушимый захват.
Чик тщетно сопротивлялся. Бар усилил хватку. Судорога боли пробежала по телу Чика — он почувствовал, как его кости поддаются. Его силы иссякли — он уже предчувствовал смерть. В следующее мгновение наступит конец…
Но что-то случилось. Сенестро почему-то выпустил его. Чик почувствовал, как что-то мягкое трется о его щеку. Он услышал странное щелканье, крики удивления и ужасный хрип удушья, издаваемый Баром. Борясь с головокружением, Уотсон поднялся на одном локте. Перед глазами немного прояснилось.
Великий Бар лежал на спине, а у его глотки замерло рычащее создание — Чик видел его на листке клевера Харадоса.
Это была живая собака.
Глава XLII
История Пата МакФерсона
Для Уотсона это все было как в тумане. Он был слишком слаб и сломлен, чтобы помнить всё в точности. Он мог различить только гам, море разнообразных звуков. А потом — глубокий, всеобъемлющий колокольный звон.
Где-то когда-то Чику уже доводилось слышать этот звук. В его нынешнем состоянии память отказывалась ему служить. Он был весь в крови; он пытался встать, подползти к этому рычащему животному, что душило Сенестро. Но внутри него будто что-то щелкнуло, и все погрузилось во мрак.
Когда он снова открыл глаза, все изменилось. Он лежал на кушетке, вокруг собралось несколько человек. Спустя минуту он узнал Яна Лукара, потом Геоса и, наконец, сиделку, которая ухаживала за ним, когда он впервые пришел в себя в «Слепом пятне».
