– Они не расстаются, – улыбнулся Гейб. – Это морок.
– Ты сам знаешь тех, кого я сломал, – прошипел Торговец.
– Я знаю, что ты не сломал их, – возразил Гейб. – Мой школьный учитель, например. Помнишь его? С пятном на щеке.
– Жалкий дурак!
– Ты якобы забрал его честь. Но смотри: стоило убрать из его жизни тебя, как его честь вернулась. Никто не считает его бесчестным. Он не перестал быть собой. Стоило тебя убрать – все вернулось на свои места.
Торговец зарычал, но Гейб не дал ему заговорить:
– Или помнишь Эйнара? Человека, который помог моей матери меня найти.
– Это я помог ей! – закричал Торговец. – Глупый гордец из рыбацкой деревни ни при чем.
– Неправда, – снова улыбнулся Гейб. – Его участие – то, что она запомнит навсегда. Ты – просто заноза.
– Эйнар стал жалким калекой, – зашипел Торговец. – Он проиграл.
– А я слышал, что он живет хорошей жизнью, – сказал Гейб. – Покалеченное тело не так страшно, как покалеченная душа.
– Он жалкий калека! – упрямо повторил Торговец.
– Но он хороший человек. Он знает язык птиц. Его уважают в поселке, и если он нелюдим, то не потому, что люди его презирают. Он на своем месте.
– А твоя мать? – ядовито процедил Торговец. – Безрассудная дура, одолевшая почти отвесную скалу, но не одолевшая простое искушение.
– Она нашла меня, – ответил Гейб. – Она хотела найти меня и нашла. Это случилось бы и так. Ты был не нужен.
– Щенок! – закричал Торговец, но Гейб почувствовал, что в его голосе стало меньше силы, а в его присутствии – меньше угрозы. – Щенок… – захрипел он, скрючившись в лунном свете, будто его ударили под дых. – Щенок!.. – прошептал он, падая на колени в траву.
– Иногда сложно получить то, что хочешь, – произнес Гейб. – Но пока есть желания, есть надежда. Для всех: для отчаявшихся. Для уставших. Для больных. И есть, наверное, тысяча способов исполнить желание, но ты никогда не был одним из них.
Диковинный клинок, который Торговец уронил на землю, в мгновение ока покрылся ржавчиной. Сам Торговец издал жалобный стон и начал таять на глазах; запах гнили усилился.
– Ты не можешь ничего мне дать, – произнес Гейб, глядя, как его противник мало-помалу растворяется в темноте. – Ты никому ничего не мог по-настоящему дать. Все твои сделки были с самого начала недействительны. Просто мы этого не знали.
* * *
На той стороне из труб безмятежно струился дымок. Звезды гасли в предрассветном небе. Река шумела, но ее шум словно превратился в язык, который Гейб теперь понимал. И он вошел в ее воду без страха. Он поплыл назад к своему берегу, отталкиваясь веслом с любимыми именами.
Он знал, что на его пути могут возникнуть сложности, но он справится.
Он знал, что в его жизни будет множество бурных рек и трудных собеседников, но он их одолеет, потому что знает, чего хочет.
* * *
Джонас уже несколько часов как понял, что Клэр не умрет. Он принес ей суп; он говорил с ней о сыне. Она молодела на глазах, но в ее взгляде сохранялась мудрость, несвойственная молодым. Джонас не понимал, что это значит, но преображение его обнадеживало.
– Он справится, – произнесла Клэр.
– Он справится, – эхом отозвался Джонас.
Ожидание сморило его. Он бы тонул в тревожной дреме еще много часов, но его разбудил голос Клэр:
– Солнце восходит.
Он вскочил, еще не понимая, о чем речь; не помня ничего, кроме тревоги.
Клэр – молодая женщина с длинными рыжими волосами – стояла в дверном проеме у входа в дом. Джонас вперился взглядом в ее спину, не веря своим глазам, и улыбнулся.
– Я вижу Гейба, – произнесла Клэр, не оборачиваясь. – Он идет домой.
КОНЕЦ.
