Так вот что значит умирать…
Он вспомнил маму и Кэти. Что теперь с ними будет…
Вернется ли Джимбо из гражданской авиации? Защитит ли их?
Снова ощутил пинок. На этот раз Чалмер не утрамбовывал, а отбрасывал землю. Потом все исчезло.
Пришел дэвид, чтобы принять на себя боль.
В голове невнятно журчали голоса. Ласковым и ясным был только голос адаланы, которая, успокаивая детей, пела старую детскую песенку: «Двадцать дроздов запекли в пироге… разрежь, и они запоют…»
томми тщетно пытался высвободиться из опутавших его веревок.
аллен расталкивал ногами землю.
Снова появился дэнни и закашлялся.
Чалмер развязал веревки и бросил ему мокрое полотенце. дэнни вытер грязь с лица, шеи и ног. Он старался держаться подальше от Чалмера. Всякий раз, когда Чалмер поворачивался, дэнни вскакивал, готовый убежать. Он не говорил ни слова, только всхлипывал и старался не путаться у сумасшедшего отчима под ногами.
По дороге домой Чалмер снова заехал в «Оазис» и пробыл там около часа…
Билли открыл глаза и удивился, откуда у него в волосах и ушах столько земли. Он привык, что перепачкивается на ферме, но это уже было ни в какие ворота. Потом из «Оазиса» вышел Чалмер с упаковкой пива.
Отчим сел за руль, повернулся и свирепо посмотрел на Билли налитыми кровью глазами:
– Если проболтаешься матери, в следующий раз закопаю тебя в сарае и скажу этой сучке, что ты убежал, потому что больше ее не любишь.
«Проболтаюсь о чем?» – хотел спросить Билли, но промолчал.
Они ехали домой по двадцать второму шоссе. Чалмер щелкнул вставными зубами, оскалившись в ужасной ухмылке.
– Раскроешь рот и станешь вякать – вышибу из твоей мамаши дух.
Билли понял, что не может никому ничего сказать.
Когда приехали домой, он пошел в ванную, а потом спустился в подвал позади дома, где хранил краски и карандаши, сел на пол и затрясся. Он был испуган и зол, кусал губы, кусал руку. Раскачивался взад-вперед и беззвучно плакал больше часа.
Нельзя, чтобы мама узнала. Если она что-нибудь скажет, Чалмер снова ее изобьет, может быть, до смерти.
Билли мечтал, чтобы время исчезло… В тот день он понял, что надо придумать, как себя защищать. Он слишком мал, чтобы тягаться с Чалмером, но он должен найти способ ему противостоять и выжить.
Он стал уходить в себя на все более долгое время, растерянно возвращаясь к реальности в самых неожиданных местах.
Когда начался учебный год, он забеспокоился, что, регулярно уходя из сознания, влипнет в неприятности. Он по-прежнему слушался учителей и хорошо себя вел, но их слова обессмыслились. Если его останавливали, когда он выходил из класса, он просто обходил человека вокруг. После того, что сделал с ним Чалмер, остальное не имело значения. Никто больше не причинит ему боль. Хуже того, что он испытал, уже ничего не будет.
Чалмер насиловал и истязал Билли следующие пять лет, пока тому не исполнилось четырнадцать. Если он выдержал Чалмера, то выдержит что угодно. Что угодно, кроме собственного желания умереть и похоронить себя.
4
Семнадцатого февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года на первой полосе ежедневной газеты «Афинский вестник» появился материал информагентства Ассошиэйтед Пресс: «Билли Миллиган, который голодает уже тридцать четыре дня, требует права на смерть».
Гэри Швейкарт сообщил репортеру Ассошиэйтед Пресс, что Миллиган просит официально представлять его в деле о «праве на смерть» или подыскать ему другого адвоката. Гэри добавил, что он и Джим Кура еще не приняли решение.
Миллигана экстренно привезли в пункт неотложной помощи медицинского центра «Маунт Кармель», где провели процедуры по устранению последствий истощения, а потом вернули в Судебно-психиатрический центр имени Моритца.
– Департамент психиатрии подает в суд, чтобы получить официальное разрешение насильно тебя кормить, – сказал Кура Миллигану. – Чем я могу тебе помочь?
– Я хочу, чтобы от меня отстали и дали мне спокойно умереть.
– Ты уверен? – спросил Кура.
– Слушай, если ты откажешься отстаивать мое право на смерть, я сделаю это сам.
– Хорошо, дело твое, – ответил Кура. – Я твой адвокат и буду представлять твои интересы. Я всегда считал, что должен сражаться за интересы клиента. Я не говорю, как лучше, просто предоставляю клиентам факты, и они сами принимают решение. Многие из тех, кого я представляю, сидят голышом и швыряют свое дерьмо во всех, кто проходит мимо камеры. И тем не менее я считаю, что они сами должны принимать решение. Такова моя позиция, и ты – не исключение.
– Да, я хочу умереть, – ответил Билли.
Кура проштудировал законодательство. Выяснилось, что недавно был прецедент, когда якобы сумасшедшая женщина отказалась от лечения по религиозным соображениям. Верховный суд Огайо постановил, что человек обладает значительной свободой в том, соглашаться на лечение или нет.
Дело было настолько свежим, что для изучения прецедента Куре пришлось читать судебную стенограмму с исправленными от руки грамматическими ошибками.
Девятнадцатого февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года он выступил в защиту права Билли на смерть. Он понимал, что если выиграет, то участь Билли будет решена, но боролся от всего сердца. Не хотел видеть, как Билли пытается разорвать ремни, когда его насильно кормят через трубку.
Суд согласился с его аргументами, и двадцатого февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года «Колумбус диспэтч» напечатала статью под заголовком: «Суд постановил, что голодающий Миллиган не обязан есть».
Поскольку Миллиган ничего не требовал, не торговался, не угрожал, не ставил ультиматумов и не просил, СМИ поменяли выражение «голодная забастовка» на «смертная голодовка».
Это привело к панике среди руководства больницы и чиновников Департамента психиатрии. Они были уверены, что выиграют суд, но теперь поняли, что самый скандальный их пациент скоро умрет по собственной воле, находясь в стенах их заведения.
Билли ощущал удовлетворение, что наконец полностью контролирует свою судьбу.
Он видел за стеклом больничное начальство: суперинтенданта Закмана и доктора Линднера, а также психолога, соцработника, директора образовательной части, старшую медсестру и еще двоих незнакомых, в костюмах и при галстуках.
Они пытались взять верх, устанавливая правила. Не помогло. Тогда стали говорить, что это противно его религии, и пригласили священника.
Когда он никак не отреагировал, вспомнили, что, хотя мать его католичка, в документах указано, что покойный отец был евреем. Позвали раввина. Тот, узнав, что Билли тридцать два, спросил:
– Пытаешься перещеголять Христа?
