— Нет, спасибо, — сухо откликнулась Мэйр. — И нет, не позволено. Есть уйма куда более занятных способов умереть.
Что ж, ясно. С ним всё ещё не собираются разговаривать. Желание расколотить что-нибудь (а кого-нибудь — убить) вспыхнуло с новой силой. Звякнув вилкой, он уткнулся в тарелку и принялся за еду. Мэйр уселась напротив через несколько минут — раздражающе чужая, холодная и будто бы вмиг переставшая испытывать к нему хоть что-нибудь.
— Вот это всё, — Себастьян, дождавшись, пока та поест, помахал в воздухе вилкой, — хотя бы к концу недели закончится?
— Радость моя, ты не мог бы изъясняться поточнее? — попросила Мэйр чуть желчным тоном. Судя по тому, как звонко обрушилась в раковину стопка тарелок, «вот это всё» она прекращать не собиралась. — Не знаю, что должно кончиться у тебя, а у меня терпение на исходе.
— Твоя обида на меня, — Себастьян поднялся следом, подошел ближе к ней и оперся о стол у раковины, скрестив руки на груди, — невесть за что. Хотя это ты назвала меня больным при своем Френсисе. И игнорируешь весь день.
Словно не желая находиться рядом с ним, Мэйр отошла к окну и принялась нервно ерошить волосы.
— А что, ты вёл себя как здоровый? Френсис, конечно, та ещё белобрысая козлина, но ты сам не лучше.
— Он меня провоцировал!
— Насильники так говорят о женщинах в откровенной одежде.
Себастьян даже поперхнулся от такого сравнения. Кошмарного и даже оскорбительного… но, увы, вполне справедливого. В конце концов, по закону придурок Френсис мог думать любую похабень, а вот он сам в его голову лезть не имел права. То, что контролировать свой дар как следует Себастьян пока не способен — это другой разговор.
— Я понял, о чём ты, — выдохнул он, усилием воли заставив себя не продолжать скользкую тему. — Правда, Мэйр, я понял. Но дело ведь не только в этом?
Мэйр молчала добрых полминуты, прежде чем заговорить тихо и холодно:
— Думаешь, если я отнеслась к тебе по-доброму, то позволю вертеть собой как угодно? Я не такая мямля, как может показаться, Себастьян! — она резко обернулась, обжигая злым звериным взглядом. — Да, это моя вина, я… я была недостаточно строга и к тебе, и к себе. Больше не будет никакого потакания этой твоей придури.
— Этой моей придури? — собственный голос, чересчур желчный и такой же тихий, Себастьян услышал будто со стороны. — Вот теперь я недопонял…
— Никаких обжиманий в тепленькой постельке, — отчеканила Мэйр, — никаких идиотских подкатов. И никакого собственнического дерьма в адрес меня или моих друзей.
Не будь Себастьян менталистом, он бы поверил. И в тон, и в желание Мэйр и впрямь прекратить всё то, чем пациенту и целителю заниматься невместно. Поверил и ушёл бы — хоть в лес, хоть на поклон к дорогому дядюшке, просить для себя камеру повышенной комфортности (ну он же лорд, в конце концов). Но Себастьян — менталист. Слишком хороший, пожалуй, пусть и с изрядно поломанными мозгами. Сквозь неприятие, злость и напускную холодность он чувствовал совсем другое. Мэйр испытывала нетерпение, желание, немного страха. И думала. О том, как ей на самом деле нравятся обжимания и поцелуи. И что Себастьян в её постели ей совсем не нужен; да только правды в том нет и на медяк.
Внутри проснулось тёмное.
— Хорошо, — протянул он, шагнув к Мэйр, нервно комкающей полотенце. Обхватил запястье, потянул на себя, заставляя развернуться полностью. — Идиотских подкатов больше не будет.
Не дожидаясь реакции, только поморщившись от плеснувшего в воздухе недоумения, Себастьян накрыл её ладонь губами, куснул кончики тонких пальцев. И прижал Мэйр к столешнице, обхватив узкую талию. Сразу под рубашкой, задрать которую вышло само собой. Ощущение теплой кожи под ладонью сводило с ума, заставляло смотреть в дикие глаза, на пухлые губы. На шею, на которой так притягательно билась жилка. Себастьян облизал вмиг пересохшие губы, притиснул Мэйр к столу ещё сильнее, коленом раздвигая длинные ноги.
— Так что, — он склонился к острому уху, нарочно касаясь его губами, — никаких обжиманий больше?
Мэйр отстранилась как могла, уперлась руками ему в грудь, отталкивая. Получилось не очень-то убедительно, учитывая, что при желании она могла переломать Себастьяну все рёбра о ближайшую стену. Спасибо Неметону, тот поведал наглядно, как сильна хиленькая с виду фея.
— Хватит! — зло выдохнула она, вовсю светя глазищами. — Прекрати это, Себастьян. Скажи честно хоть самому себе: ты лапаешь меня просто потому, что больше некого. Ты хоть понимаешь, как это унизительно?
— Я лапаю тебя, потому что мне этого хочется, — даже не пытаясь отстраниться, прошипел Себастьян. Будь он чуточку больше… социализирован, сказал бы совсем другое. И сменил бы тон, чтобы не казаться совсем уж наглой сволочью. Увы, не судьба. — Потому что ты красивая. Потому что ты нравишься мне. Меня не тянет к людям, но меня тянет к тебе. Можешь искать сколько угодно оправданий и причин, но я тебе тоже нравлюсь. Или тебе тоже больше не с кем делать всё это?
Что именно «это», он пояснил наглядно — снова потянул за запястье, коснулся губами там, где бился пульс, легонько сжал зубы. Мягкими поцелуями покрыл кожу до самого локтя. Ответом стал шумный вздох, который Мэйр попыталась сдержать, но не преуспела. Себастьян выпрямился, чтобы посмотреть в сверкающие глаза.
И не выдержал — взгляда, шквала чужих эмоций, вида чужих губ так близко. Наклонился снова, делая то, что так давно хотелось — прижал к себе ещё сильнее, впился в тонкую шею, прикусил нежную смуглую кожу, наверняка оставляя след. Уловил удивленный, еле слышный стон; запустил пальцы в шелковистые волосы, оттянул их, открывая себе доступ.
— Ну же Мэйр… Скажи, что тебе не нравится… Скажи, и мы прекратим всё это. Я прекращу, — лихорадочно шептал он, продолжая целовать, кусать, вести языком от острой ключицы до самого уха. — Скажи, Мэйр, ну…
— Так н-не… нечестно, — выдала Мэйр почти жалобно, голос её заметно дрожал. — Нечестно, — хрупкие с виду пальцы впились Себастьяну в плечо, больно и наверняка до синяков. — Нечестно, слышишь ты, мудак бессовестный?!
— Ой, ну и что?
Ответ его злобной фее не понравился. Себастьян услышал треск ткани — это надорвался рукав рубашки под чужими пальцами. Мэйр больно стукнула его ладонью в грудь — не столько отталкивая, сколько негодуя, — но тут же вцепилась в воротник, притянула обратно и поцеловала.
Ничуть не ласково, остервенело даже, мстительно прихватив нижнюю губу острыми клыками… Но поцеловала. Сама. И с явной охотой.
Этого хватало, чтобы напрочь отшибить последние мозги.
Сдерживать её Себастьян не пытался. Куда там, когда чужие руки выдирают рубашку из штанов; когда горячие ладони ложатся на спину, царапая почти до крови; губы целуют в обнажившееся плечо так, что впору кончить только от этого. Хотелось разложить Мэйр прямо тут, благо кухонный стол крепкий и выдержал бы. И Себастьян уже почти сделал это, огладив бедро и закинув ногу себе на талию, чтобы быть ещё ближе.
