– Нет, пока не вернутся Соколиный Глаз и остальные. – Шкаф одним плавным движением, не отводя взгляда от прицела, взял блок весом в несколько килограммов и вставил его в гнездо на корпусе легкого противотанкового орудия. Контрольная панель «свинки» сделалась зеленой. – Но не переживай. Мы мало стреляли, чтобы в нас успели прицелиться.
– А одного раза не достаточно?
– Ага, – ответил Шкаф. Чуть прищурился, всматриваясь в какую-то невидимую для Вежбовского точку на прицеле. – Но если нас не убили сразу, то теперь полагают, что мы давно переместились.
Поляк завидовал коллеге из-за его спокойствия. После трех часов боя Шкаф вел себя так, словно они только что покинули «Киев». Он казался человеком на своем месте. Шкаф, который до армии был, кажется, оператором крана, нашел в корпусе новый смысл жизни. Был простым, конкретным, и у него был инстинкт, которому могли бы позавидовать даже сержанты – а это уже значило немало.
– Хотелось бы обладать твоим оптимизмом.
Три часа боя. Три часа усилий и страха. Собственно, Марчин давно перестал понимать, как выглядит глобальная ситуация. Она менялась слишком часто. Часом раньше отделение Пятницы сбилось с ритма на левом фланге американцев. Янки воспользовались этой ошибкой со всей безжалостностью. А вскоре после этого они потеряли все транспортеры, кроме сильно поврежденного «Суслика», который с трудом отступил к «Киеву». Американский правый фланг начал продвигаться вперед, выталкивая остатки изможденного саперного взвода за Перешеек, в болото. Измученное отделение Санчеса было последним подкреплением на их дороге.
Они потеряли «мангустов». Удар тех на некоторое время вызвал у поляка чувство, что бой еще можно выиграть. Естественно, он ошибался. Видел одну машину перед ее падением, как та пыталась увернуться, уйти от противовоздушного огня. Один из ее двигателей был почти отстрелен, второй пылал ярким синеватым пламенем, которое давало отсвет на усилителе картинки солдатских очков. Потом что-то взорвалось в кокпите, и прямоточник рухнул на землю. Один из пилотов успел отстрелить кресло, которое, потянув за собой космы дыма, полетело по безумной параболе в небо. Поляк не сумел заметить парашют, но уговаривал себя, что это из-за слабой видимости. Гибель остальных прямоточников была только криками, размытыми в помехах, в выставленных на общий канал наушниках. Об уцелевших ничего не было известно. Зеркальце Йованки Хамы и сложенное вчетверо написанное вручную письмо жгли его сквозь карман.
На участке отделения Вежбовского предполагалось прикрывать отход Ниеми и Чокнутого Борджиа, но вот уже полчаса с обеими отделениями не было контакта. Примерно четвертью часа позже Соколиный Глаз забрал СиДжея, Кису и Торна на разведку, а на позиции остались только Марчин и Шкаф.
Над Болотом вставал рассвет. Небо теряло темно-синий цвет и становилось просто серым. Температура опустилась – а может, это из-за усталости солдат теперь лучше чувствовал холод. Туман слегка загустел, и до Марчина стали доноситься звуки Болота, беря верх над глухими ударами артиллерийских снарядов. Где-то совсем недалеко раздавался нерегулярный шорох, будто какая-то очень неловкая птица разгонялась для полета. Казалось, что что-то зачавкало буквально в нескольких шагах от лежащих солдат. После тарахтенья автоматов и грохота гранат это было почти приятное изменение.
– Как думаешь, когда они сюда придут? – спросил он у Шкафа. Поднял флягу, взболтнул ею. Криво улыбнулся при звуке хлюпанья. Могло быть и хуже.
– Когда Ниеми их пустит. Или когда они сами сквозь нее пройдут. – Шкаф снял перчатку и протер лоб под шлемом грязной рукой. – Как знать?
– Могли бы уже и вернуться. Проклятая радиотишина…
– У них оборудование для электронной борьбы – как наших три. Лучше не рисковать возмож… – Шкаф оборвал себя на полуслове и замер со смешно вскинутой головой. – Погоди, ты это слышишь?
Вежбовский прислушался. Может, Шкаф имел в виду отзвуки Болота? Систематическое капанье, хотя воде здесь, кажется, не было откуда капать? Шум? Ничего другого он не мог выловить из тишины утра.
– Я ничего не слышу.
– Вот именно. Они перестали бить из орудий.
* * *
Новость пришла через четверть часа. Сперва шла коммуникациями неуверенно, проговариваемая недоверчивыми и подозрительными голосами, потом – все быстрее, от солдата к солдату, в десятках смешивающихся вздохах облегчения. Американцы отступают.
Не важно, уловка ли это или атака и правда вышла слишком дорогой. В любом случае это было время на передышку, очень необходимую защитникам Перешейка 209. Когда Вежбовский и Шкаф получили подтверждение от Соколиного Глаза, то просто сели в грязь и рассмеялись, как дети. Около их позиции скоро собрались остатки западной группы. Отделение Ниеми было израненным, но целым. Это было чертово чудо. Щенок, как обычно, ходил гоголем, хотя от усталости был почти серым с лица, а Исакссон так нашпиговалась стимуляторами, что руки ее тряслись, будто в горячке. Маскирующий плащ Чокнутого Борджиа был порван в клочья, а вся разгрузка – грязной от засохшей крови. «Чужой», – скалился итальянец. Его отделение вошло в непосредственное столкновение с янки. Потеряли четверых, американцы – больше. Хотя как раз то, сколько их погибло, было не настолько уж и важным. Единственной уцелевшей из отделения Пятницы была тяжелораненая капрал по фамилии Гавр, лежащая теперь без сознания. О них подумают дома, пожал плечами Щенок, и что-то в этом было. Теперь они могли просто радоваться. Они защитили Перешеек.
* * *
Для масштаба состоявшейся поблизости битвы «Киев» выглядел удивительно неплохо – бои просто не докатились до него. Только возвращающиеся военные силы – теперь едва достойные такого имени – доказывали реальность событий последней ночи. Не выжил ни один прямоточник, из семи «подушек» каким-то невероятным стечением обстоятельств уцелел только «Суслик». Малой плакал от радости. Саперов осталось трое.
Это была дорогая победа. Но они все же победили. Вежбовский смеялся вместе с остальными, присоединившись к взаимному похлопыванию по спинам. По небу разносился грохот артиллерии, которую они прикрывали, но которую никогда не должны были увидеть. Лейтенант Картрайт собрала остатки своих сил через час. Была бледной от усталости, но глаза ее хищно блестели, когда она вела брифинг. Марчин не был уверен, но ему казалось, что на лице офицера он видит след сочувствия, легкую его тень, когда она смотрела на свой отряд. А может, это были стимуляторы, как у Исакссон? Тогда, конечно, он не слишком много о таком думал. Изможденный организм, лишенный приливов адреналина, вопил о сне. Марчин узнал обо всем через шесть часов, когда сирена подняла его с постели, дезориентированного и больного. Слушал Соколиного Глаза, который поспешно передавал им приказ о выходе и смотрел в пол. Что ж, они могли только поблагодарить командира, которая дала им шесть часов, чтобы они почувствовали осмысленность происходящего. Он должен был бы догадаться сам, что янки отступили не без причины.
Группировка «Бастонь» в конце концов стряхнула фон Зангена и успела на битву.
