– Одиссей? Боги мои, Одиссей?
– Добрый вечерочек, Елена.
Диомед тоже вышел из тени и уставился на Елену, изумленно разинув рот. Елена изумилась не меньше.
– И Диомед? Вот оно, да? Тот самый миг? – Она огляделась. – Все ахейское воинство здесь? И мой муж? Менелай здесь?
Одиссей приложил палец к губам и втянул ее в тень. Мимо, громко распевая, прошла ватага пьяных вояк.
– Тут только мы, – прошептал Одиссей. – Пришли выкрасть палладий.
– Но потерялись, – добавил Диомед.
– Станешь ли ты Ариадной моему Тесею? – спросил Одиссей. – Покажешь ли, как пробраться по этому лабиринту?
Еленино чувство юмора взяло верх, и она расхохоталась.
– Палладий? Вот до чего докатилась великая война Агамемнона?
– Это не шутки, – сказал Диомед. – Гелен сообщил нам, что без палладия Троя обречена пасть.
– Что ж, несомненно, они в это верят, – молвила Елена. – Я вам помогу. Идем.
Она повела их закоулками, через дворы и по шатким деревянным мосткам, пока не оказались они на громадной площади, где величественные мраморные ступени вели к многоцветному порталу изукрашенных колонн.
– Храм Афины, – прошептала Елена. – Палладий – внутри.
Одиссей с Диомедом вошли в храм, Елена осталась сторожить снаружи. Царила тишина. Вокруг ни души. Вид двух старых друзей из былой жизни потряс Елену необычайно. Так внезапно, так совершенно неожиданно. Как во сне. Но сон этот пробудил ее к действительности, что была куда призрачней. Истаял последний след власти Афродиты над Еленой. Деифоб и Троя не значили для нее ничего. Никакого зла на Приама и Гекубу она не держала, но знала совершенно точно, что желает лишь одного: уплыть домой с Менелаем в Спарту. Если примет ее Менелай.
Появились Одиссей с Диомедом. Диомед снял с себя драный плащ и обернул им палладий.
– Он такой маленький, – заметил он, прижимая сверток локтем, – и так грубо вырезан.
– Так и есть, – согласилась Елена. – Как и все священные и по-настоящему драгоценные предметы, он очень прост. Лишь нечестивое красиво.
Одиссей глянул на Елену. Горестный упрек к самой себе в этой последней фразе не ускользнул от него.
– Атридам премного понравится, когда они узнают, что ты нам помогла, – молвил он.
– Зол ли на меня Менелай?
– Конечно, нет. Будь спокойна. Все это скоро завершится.
– Скажите ему, до чего я несчастна. Несчастна я с Деифобом, он свинья, но и с Парисом не была я счастлива. Скажите ему.
Одиссей сжал ей руку.
– Он знает. Так, а теперь как же нам, Аид его побери, добраться к тайному ходу?
– Я уйду с вами! – воскликнула Елена. – Только позвольте мне сходить за сыном моим Никостратом. Мы уйдем с вами в греческий лагерь и этим все закончится!
Одиссей с Диомедом переглянулись. Неужто все вот так просто? Вообразили лица Агамемнона и Менелая, когда явятся к частоколу, сопровождая эдакий всем трофеям трофей. И вот тут-то раздался голос:
– Царевна Елена!
Все трое обернулись. На них надвигался отряд дворцовой стражи. Начальник поспешил вперед и низко поклонился.
– Царевич Деифоб послал искать вас, владычица. Кто эти люди? Как посмели они к вам приблизиться?
– Афина благосклонна к тем, кто благосклонен к нищим, – молвила Елена. – Ступайте же откуда пришли, – обратилась она к Одиссею с Диомедом, вскидывая руку и указывая в один из пяти переулков, уводивших с храмовой площади.
Одиссей и Диомед низко поклонились и попятились прочь, благодарно бормоча.
– И отыщите водопойное корыто для лошадей, отмойтесь, – крикнула она им вслед. – А то от вас смердит, как от греков.
Они бежали до конца переулка. Одиссей глянул вверх и по сторонам, сообразил, что к чему, и вскоре они уже оказались у тайной двери и отыскали в траве свои мечи.
На пути к греческому лагерю набрало силу темное волшебство палладия – а может, темное волшебство коварных Одиссеевых устремлений. Идя в нескольких шагах позади Диомеда, он задумался, до чего лучше получилось бы, явись он в шатер к Агамемнону один. Вообразил, как небрежно бросает палладий Царю людей на походный стол. «Да, они бросились за нами в погоню. Убили Диомеда в спину и убежали с палладием. Я нагнал их, убил и забрал добычу. Нет-нет, пустяки. Жалею, что не смог спасти беднягу Диомеда. Хороший он был человек – и добрый друг».
Как ни поверни, безупречный план.
Одиссей вдохнул, сглотнул и надвинулся на Диомеда, вскинув меч. Уголком глаза Диомед засек блеск лезвия в лунном свете. Вовремя обернулся, избежав жестокого удара.
Чары развеялись тут же, Одиссей пал на колени.
– Я думал, мы друзья, – сказал Диомед.
– Да все эта штука! – воскликнул Одиссей, показывая на сверток у Диомеда в руках. – Она проклята.
Диомед согласно хмыкнул, но осторожности ему хватило на весь остаток пути до греческих линий: он вел Одиссея перед собой, уткнув ему в спину кончик своего меча
[175]. Одиссею, конечно же, хватило ума заговорить первым, как только они вошли в лагерь. Полилась история о его попытке напасть на Диомеда. Он изложил случившееся растерянным тоном, изумленно, устрашенно – как пример чудовищной силы палладия. Тут же решили, что подобный зловещий предмет нужно не просто хранить, а доставить в храм Афины, стоявший у подножия горы Иды, где можно выставить стражу и не дать троянцам вернуть талисман себе.
– Довольно уже и того, что эта клятая штука покинула город, – произнес Агамемнон и поворотился к Калхасу. – Итак, победа нам обеспечена. Разве не так, Калхас?
Калхас вскинул плечи и мило улыбнулся.
– Так предначертано, владыка. Так предначертано.
– Иногда, – проговорил Одиссей, знавший, что ему еще предстоит потрудиться, чтобы вернуть себе доверие окружающих, – иногда то, что предначертано богами, человек вынужден переписывать.
– То есть?
– То есть возникла у меня мысль, – ответил Одиссей. – Пусть сам же я это и говорю, мысль хорошая. До того хорошая, что наверняка сама Афина меня на нее и навела.
Бойтесь греков…
Рассвет
Ежеутренне, когда Эос, сестра Гелиоса-солнца и Селены-луны, распахивает жемчужные врата своего восточного дворца, молится она, пусть новое утро озарит светом победу Трои. Супруг ее Тифон был царевичем этого города. По этим самым пескам, на которых лежат уже десять лет черные корабли ахейских завоевателей, шли они с тем ослепительным смертным красавцем в первые дни их любви. Сын их Мемнон храбро пал в бою, сражаясь за троянцев, сокрушенный жестоким Ахиллом невдалеке от того же берега. Эос ненавидит греков и жалеет, что не в силах скрыть от них прелестные вспышки кораллового и персикового, какими судьбою назначено ей осенять равно и порочных, и праведных.
