Внезапное осознание показалось ей резким, как удар в лицо. Фэй поняла, что представляет себе будущее, в котором она однажды родит ребенка от Давида.
Ее мысли прервал его голос.
— Фэй…
Он сел напротив нее. Вид у него вдруг стал какой-то напуганный, и в животе у нее все перевернулось. Что-то не так, она увидела это по его лицу. Схватившись за край стола, приготовилась — будь что будет.
— Фэй, я подумал…
Она сглотнула. Что бы он ни сказал, она постарается вести себя достойно. Не выкажет слабости.
— Я подумал, как нам хорошо вместе, — продолжал Давид. — Вернее, я могу говорить только за себя. Я люблю находиться рядом с тобой. И надеюсь, что тебе тоже нравится быть со мной.
Он вопросительно посмотрел на нее — в его глазах читалась ранимость, что с ним случалось крайне редко. Фэй с облегчением протянула руку через стол и положила на его ладонь.
— Я тоже люблю быть рядом с тобой, — ответила она.
Синие глаза Давида сияли ярче, чем когда-либо. Он сжал ее руку.
— Понимаю, что тороплюсь, но я не могу быть без тебя. Мне хотелось бы, чтобы мы начали подыскивать нечто общее — дом, который создадим вместе… С чистого листа. Надеюсь, ты не считаешь меня нахалом.
Он смущенно отвел глаза.
Подошел официант и поставил перед ними новые блюда. Перцы «падрон», тортильи, хамон, крокеты и тефтели «албондигас».
Фэй невольно рассмеялась. Смех поднялся к бархатно-черному испанскому небу, отдаваясь от булыжной мостовой и кирпичных стен. Где-то в стороне, наверняка в одном из многочисленных ресторанов неподалеку, кто-то начал играть на скрипке. Прочувствованное, мелодичное звучание растеклось по узким улочкам.
— Я с удовольствием буду жить с тобой под одной крышей, Давид. Может быть, переедешь пока ко мне, в квартиру, которую я снимаю? Пока мы не найдем что-нибудь интересное. Меня уже спросили, не хочу ли я продлить договор аренды, а ты дал мне причины проводить в Швеции больше времени.
— Правда? — Давид снова сжал ее руку.
— Это будет наш с тобой тест-драйв, — сказала Фэй, улыбаясь ему. — Ты сможешь переехать ко мне, как только я запущу свое «вторжение в Америку».
Давид достал из кармана брюк маленький пакетик, красиво завернутый и перевязанный белой шелковой ленточкой.
— Не волнуйся, — проговорил он с кривоватой улыбкой, — это не кольцо. — Моргнул. — По крайней мере, пока.
Фэй сжала в руках пакетик, пытаясь угадать, что в нем, — однако, ясное дело, это было невозможно. Она медленно развязала бантик и подняла крышку. Внутри лежал красивый изысканный серебряный медальон на цепочке.
Она осторожно достала его.
— Мне он безумно нравится. Восхитительно.
— Ты как-то упомянула, что Кате Габор фотографировала тебя и твою… твою семью до того, как все произошло. Поэтому я связался с ней, рассказал, кто я и почему к ней обратился. Открой медальон.
Не сводя глаз с серебряного медальона, Фэй дрожащими руками бережно открыла его. Внутри ее глазам предстала ее любимая фотография — она с Жюльенной. Такая сильная любовь, с такой нежностью она гладит дочь по волосам… Фэй сидела, уставившись на фотографию. Потом подняла глаза на Давида. Заморгала, чтобы прогнать слезы.
Скрипач завел «Калинку». Ночная тьма окружала их, и Фэй поняла, что счастлива, как давно не была. Потом вспомнила, что у нее тоже есть подарок. Для Давида. Утерев слезы, она достала из своей сумочки «Биркин» заветную коробочку и протянула ему. Пока он открывал коробку с часами от «Патек Филипп», Фэй повесила медальон на шею. Нежно погладила его. Может быть, она готова завести новую семью…
___
Обоим хотелось, чтобы это вечер не кончался, поэтому, когда Фэй и Давид доели наконец все тапас и расплатились, то пошли бродить, держась за руки, по улицам Мадрида. Город завораживал. Он был полон жизни, как никакой другой. На каждом углу уличные музыканты играли красивые заводные мелодии. Дети гоняли в футбол или играли в шумные игры. На скамейках сидели влюбленные парочки. Молодежь курила марихуану или пила вино, валяясь на траве. Все это утопало в золотом маслянистом свете уличных фонарей.
Давид и Фэй говорили мало — слова казались излишними и все равно не могли всего выразить, — но время от времени останавливались, смотрели друг на друга и счастливо улыбались.
Потом Давид предложил выпить по бокальчику на сон грядущий. Бок о бок они уселись за шаткий столик, стоявший прямо на тротуаре, и заказали себе бутылку вина.
Фэй взглянула на Давида. Ее сердце колотилось в груди.
— Когда я с тобой, мне не стыдно — ни за что, — проговорила она. — Наоборот, хочется рассказать о своих слабостях и нелепых поступках, чтобы разобраться в них. Помимо Крис у меня никогда ни с кем не возникало такого чувства.
— У меня то же самое. Наверное, это потому, что мы оба знаем — у другого нет никаких задних мыслей. Слабости и неудачи не будут использованы как оружие против нас.
Официант в белой рубашке, черном жилете и с галстуком-бабочкой открыл вино и дал Фэй попробовать. Она кивнула. Мужчина разлил вино по бокалам, поставил бутылку в ведерко со льдом, поклонился и исчез.
Фэй хотелось рассказать Давиду обо всей своей жизни, хотя она и понимала, что это невозможно. Все же в один прекрасный день ей придется рассказать о Жюльенне, иначе никакой совместной жизни не получится. Многое можно скрыть, но не дочь.
— За пару недель до того, как мы с тобой познакомились, я приехала в Рим, — начала Фэй. — Бродила по городу одна. Нашла бар. Там познакомилась с молодой парой. Мы разговорились, и они пригласили меня к себе домой.
Поднося бокал ко рту, Давид приподнял брови. Мимо них на полной скорости промчался мопед. Вся улица пропахла бензином. Где-то лаяла собака.
— Потрясающее чувство — быть рядом с двумя влюбленными и, в каком-то смысле, стать частью их любви. Это было самое интимное переживание в моей жизни. Совокупляться с мужем другой женщины у нее на глазах. Понимаешь?
Давид взглянул на нее серьезным взглядом.
— Думаю, да.
Мимо них, держась за руки, прошла какая-то парочка в тренировочных костюмах.
— Было очевидно, что они делали это друг для друга… Я стала инструментом их наслаждения. Как еще один способ доставить друг другу удовольствие. Новое, ни с чем не сравнимое чувство. Почти как отделение души от тела.
Фэй вздохнула. Часы поблескивали на запястье у Давида, и он то и дело бросал на них восхищенные взгляды. Но ей почему-то стало грустно. Хотя казалось, что она должна быть счастлива, на нее накатило другое чувство.
— Мы, женщины, приучены все время бояться, что кто-то украдет у нас мужа, партнера, — и сами себя ограничиваем. Постоянно вглядываемся, ища признаки предательства. Я не хочу так больше жить. Як обманул меня, но тебе я доверяю. Это мой выбор. Иначе это будет преступлением против моей собственной жизни. Ее ограничением. Надеюсь, ты никогда меня не предашь, но все в твоих руках, не в моих.
