Заметив меня, он лучезарно улыбнулся. Это зрелище пробудило во мне невероятную надежду, которую я едва осмелилась произнести вслух.
– Джун! – он махнул рукой в перчатке. – У меня отличные новости.
Тут же я пробежала последние шаги по хрустящему гравию к нему.
– Какие новости? – спросила я, затаив дыхание, внутренне надеясь только на один-единственный ответ.
– Блейк. – У дяди Эдгара от счастья на глаза навернулись слезы. – Он очнулся.
– В самом деле?
Дядя Эдгар кивнул.
– Несколько часов назад. Я и сам еще не могу в это поверить. Я думал, что, возможно, я никогда не… – он провел рукой по глазам.
– О, боже мой. Я так рада. – Спонтанно я обняла дядю Эдгара, который без слов прижал меня к себе. – Как теперь Блейк? – взволнованно я посмотрела на него. Последние дни дядя Эдгар почти непрерывно проводил в больнице, так что мы почти не разговаривали. – Могу ли я уже навестить его? И когда он сможет вернуться домой?
При моих вопросах по лицу дяди Эдгара скользнула тень.
– Прости, Джун. Блейк прямо сказал, что не хочет никого видеть, кроме Грейс, Престона и меня.
Его слова заставили мою радость рухнуть, как карточный домик. Я поспешно постаралась сохранить нейтральное выражение лица, не будучи уверена, что мне это удалось.
Дядя немного смущенно смотрел в землю.
– Что ты думаешь, если мы войдем и попросим у Бетти чашечку чая?
Предложение было совсем не тем, на что я надеялась, тем не менее я кивнула из чистой вежливости.
– Хорошо.
– Великолепно. – Дядя Эдгар облегченно вздохнул. – Мне бы хотелось сыграть партию в шахматы, – добавил он с натянутой улыбкой. – При этом мы сможем спокойно поговорить.
Через десять минут мы вместе сидели в гостиной перед потрескивающим камином, а снаружи ветер стучал в окна. Но ни приятное тепло пламени, ни уютная атмосфера не могли поднять моего подавленного настроения.
Блейк не хотел меня видеть. Было неожиданно больно услышать это от дяди Эдгара.
– Врачи говорят, что ему еще очень повезло, – сказал дядя Эдгар, одновременно перемещая свою пешку на две клетки вперед. – За исключением довольно сильной головной боли, Блейк, судя по всему, снова вернется в норму. Это могло закончиться и совсем по-другому.
– Я очень рада, что с ним все в порядке, – ответила я, стараясь отодвинуть в сторону любую ревность к Грейс, даже если мне это было чертовски трудно. – Когда он вернется домой?
– Может быть, уже завтра. Врачи хотят подождать еще одну ночь, прежде чем принять окончательное решение. Как бы то ни было, я просто рад, что верну своего мальчика.
– Да, я понимаю, – пробормотала я, одновременно думая об утекающем времени. У нас оставалось еще тридцать семь дней, чтобы разрушить проклятие и уберечь дядю Эдгара от окончательной потери Блейка.
– Где ты в своих мыслях, Джун?
– Я здесь, – сразу сказала я, хотя это было не так.
Дядя Эдгар приподнял бровь и убрал моего слона своим конем.
– Видимо, нет. Иначе ты бы наверняка увидела, что это случится.
Вздохнув, я потерла лоб.
– Ладно, ты прав. На данный момент просто… слишком много всего. У меня такое чувство, что время мчится. Честно говоря, я с трудом могу поверить, что через неделю уже Рождество.
– Кому ты это говоришь, – дядя Эдгар понимающе посмотрел на меня. – Но ведь ты скоро навестишь своих родителей.
С нерешительным кивком я двинула свою ладью на три клетки дальше. Учитывая обстоятельства, я на самом деле предпочла бы остаться в Корнуолле на Рождество, но, возможно, некоторая дистанция была бы неплоха для меня. У меня даже была тихая надежда, что пространственное разделение может ослабить последствия проклятия.
– Они уже ждут меня. Особенно Тео.
– Рождество с семьей самое приятное, – тоскливо сказал дядя Эдгар. – С тех пор как Катарины нет в живых, у нас уже все не так.
– Мне жаль.
Он махнул рукой, хотя я видела, как тяжело ему.
– Таково течение времени. Кроме того, у нас с Катариной было много прекрасных лет вместе. К сожалению, часто никто не ценит это должным образом, пока не становится слишком поздно. – Еще мгновение он смотрел на шахматную доску. – И тогда люди задаются вопросом, что нужно было сделать по-другому.
Я растерянно посмотрела на дядю Эдгара. По его лицу было видно, что у него есть то, о чем он сожалеет.
– Как дела у Блейка и Престона с праздниками? – осторожно спросила я. – У тебя есть чувство, что они так же сильно связывают Рождество с матерью? – Я понимала, что меня это не касается, но тем не менее чувствовала, что дядя Эдгар готов поговорить со мной о прошлом.
Он потянулся к своему белому ферзю и задумчиво покрутил его между большим и указательным пальцем. Наконец он пожал плечами.
– Не знаю. Если честно, я почти никогда не говорил с ними о таких вещах. В первый год после смерти Катарины я был в шоке. Не знал, что делать, как утешить ребят. Поэтому я просто пошел дальше и погрузился в свою работу. Мое поведение было неправильным, я понимаю это сейчас, но тогда у меня не было другого решения.
Он поставил шахматную фигуру обратно на стол и откашлялся.
– Престон смог пережить это, но Блейк полностью замкнулся. Когда через два года умерла и Райли, он совсем закрылся, – продолжал дядя Эдгар. – Я снова и снова пытался выманить его из этого панциря, но все безуспешно. Только тебе удалось вернуть кое-что от старого Блейка, по которому я так скучал. И его новая подруга, похоже, тоже очень ему подходит. – Дядя Эдгар примирительно улыбнулся, и я почувствовала легкий укол в груди, на который постаралась не обращать внимания.
– А что с Престоном?
Дядя Эдгар нахмурился.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, как это время прошло для него – в конце концов, он потерял не меньше, чем Блейк.
Дядя долго смотрел на меня.
– Престон всегда был таким… жизнерадостным. Более беззаботным, более открытым, чем Блейк.
Невольно я подумала о том вечере, когда меня чуть не сбил грузовик. Блейк и Престон в это время шли по дороге и кричали друг на друга. Престон тогда назвал Блейка «папиным любимчиком» – теперь я поняла, откуда у него это чувство.
– Возможно, поведение Престона – это просто что-то вроде защитного щита, – тихо сказала я. – Может быть, он тоже страдает, но делает вид, что справляется со всем.
Дядя Эдгар задумался над моими словами.
– Об этом я не думал. Для меня Престон всегда был сильным, и ничто в жизни не могло его поколебать. Но, может быть, ты права, и я неправильно оценивал его все эти годы.
