И вот как-то вечером этим вечным ветром к нам в салун занесло Фрэнка Тибберта и Ллойда Бичера, и они направились прямо к нам. Тибберт выглядел весьма моложаво; он был невысок ростом, бородат и облачен в наглухо застегнутый строгий сюртук, который был, по-моему, слишком хорош для его заурядной физиономии. Бичер был настоящим великаном и все время улыбался. Ему явно нравилось делать вид, будто он тут не самый главный и существует как бы в тени других людей, но на самом деле уже секунды через две становилось ясно, что, напротив, все остальные являются выразителями его идей и попросту смотрят ему в рот, как малые дети, которых он ласково посадил к себе на колени. Со лба через глаз у него тянулся глубокий шрам, деливший пополам не только надбровную дугу, но и – что было особенно примечательно – само глазное яблоко.
– Мы геологи, – сообщил нам Тибберт. – Мы слышали, что вы те самые люди, которые могут позаботиться о доставке драгоценного груза даже в те места, где до воды очень далеко.
Ни одному человеку ни разу не удалось купить и пяти минут времени Джолли, угостив его выпивкой, но едва мой друг услышал о доставке драгоценного груза в труднодоступные места, как оказался не в состоянии сказать «нет». Трижды опустошались и снова наполнялись стаканы, пока Тибберт и Бичер рассказывали нам о своих целях. Это звучало прямо как сказка. Довольно далеко отсюда, в пустыне Чиуауа, есть одна гора, некогда, не менее двух тысяч лет назад, упавшая с неба, перечеркнув его огненной дугой, и внутри этой горы заключены самые богатые золотые и кварцевые жилы, какие когда-либо видели на этой земле. Индейцы часто рассказывают об этой горе и ее богатствах в своих легендах, но ни одному представителю цивилизованного мира до сих пор не удалось хотя бы одним глазком на эту гору вглянуть.
– Мы уже двенадцать лет пытаемся до нее добраться, – сказал Бичер, соединяя большие пальцы своих огромных рук. – Но теперь мы столкнулись с непреодолимым препятствием: в радиусе ста миль от этой горы нет ни капли воды. Ни единой капли.
– И мы уже почти утратили надежду, – подхватил Тибберт, – когда услышали, как шахтеры из округа Свитуотер рассказывают, что к югу от тех мест есть какие-то два турка, имеющие собственных вьючных животных, способных неделю обходиться без воды и при этом нести груз в тысячу фунтов.
Когда геологи принялись рассказывать о величине этой волшебной горы, Джолли от изумления и восторга прямо-таки глаза вытаращил. Но вечером, когда мы уже легли спать, я сказал ему:
– Знаешь, что-то все это мне не нравится.
Ночевали мы под хлипким навесом из веток, который устроила для наших верблюдов шахтерская компания, потому что Джолли весьма свирепо потребовал, чтобы у них непременно была крыша над головой. Сейчас Джолли задумчиво курил, и на лице у него было то самое давнишнее выражение, которое обычно появлялось, если он слышал, что только он, единственный на свете, способен выполнить ту или иную работу.
– Ты только представь, – сказал он, – что тебе заплатят сверкающей алмазной пылью!
– Мне уже платили золотой пылью – проку от нее никакого, разве что блестит.
– А как ты думаешь, откуда она упала – эта гора?
– Я вообще не думаю, что она откуда-нибудь упала, Джолли. Мне кажется, что все это просто большая куча дерьма, в которую нас пытаются обманом заманить, а потом убить и забрать себе Берка, Чарли и Джорджа. И твоя маленькая Амелия, когда подрастет, станет говорить, что ее папочку убила упавшая с неба гора.
Мои слова на какое-то время заставили Джолли задуматься. Но не прошло и двух дней, а он уже вовсю вел беседы со старожилами, расспрашивая их об упавшей с неба горе. И оказалось, что очень многие о ней слышали. А еще они слышали о стеклянном утесе где-то на севере, в Вайоминге, а также о дыре в земле, нырнув в которую можно оказаться по ту сторону земного шара, прямо как в кухонном лифте. «Геология, сынок, это самое очевидное проявление Божьих чудес, – доверительно сообщил Джолли самый старый человек в лагере, Умный Джо. – И разве все мы не являемся геологами – во всяком случае, по сравнению с обычными-то людьми?»
Вообще вокруг нас стало как-то слишком много разговоров о золоте, и все это, Берк, вызывало у меня нехорошие предчувствия. И не потому, что мне самому не хотелось все эти чудеса увидеть – а из-за выражения в глазах Джолли, из-за того, каким напряженным он становился, как только люди заговаривали о каких-то металлах и минералах, словно это лик Господен, им явленный. В общем, как-то нехорошо эти разговоры на меня действовали. А потом я подумал: разве нет такой вещи, из-за которой у каждого из нас начинают блестеть глаза, а на лице появляется мечтательное выражение? Ведь такое случается с каждым, кто хоть раз говорил: «А давайте пойдем еще дальше!» – с каждым, кто страстно мечтает увидеть нечто новое. Хотя, может, я и ошибаюсь; может, Джолли обуревали совсем другие чувства.
Мы покинули Касл Доум Лэндинг в конце сентября и двинулись на запад, в глубь той пустынной гористой местности, над которой постоянно висела хмарь, застилавшая солнце. На каждом из верблюдов – на тебе, Берк, на Чарли и на Джордже, – было по два бочонка с водой, то есть всего шесть бочонков. По-моему, примерно в это время ты и начал понемногу беречь свою заднюю левую ногу, а я впервые попытался определить, сколько же тебе лет. Ты становился все более ворчливым и все чаще «плевался» комьями белой пены. Мы с тобой вместе бродили по дорогам уже очень давно, но лишь в последнее время я стал задумываться: а долго ли может прожить верблюд? «Лет тридцать, – сказал Джолли. Потом улыбнулся и прибавил: – А то и пятьдесят. Все от погонщика зависит».
Спутниками Тибберт и Бичер оказались неплохими. Обычно они ехали во главе каравана, в пути то и дело разворачивая карты и сверяя путь по компасу. Мы миновали Мескит, однако они нас так и не убили, и я даже стал думать, что, наверное, ошибался, судил о них неправильно. Возможно, они были просто чокнутые собиратели камней, такие же охотники за редкостями, как Джолли – за приключениями. Во всяком случае, когда они втроем ехали рядом и в страшном возбуждении показывали куда-то за горизонт, казалось, будто никто из них горизонта никогда раньше не видел.
Градусник показывал около +50 по Цельсию, и после Тибурона нам пришлось передвигаться только по ночам. Плоская серая равнина расстилалась во все стороны и казалась бескрайней. Я и раньше видел пустыни, но эта была какой-то особенной: казалось, здесь нет и не может быть ни одного живого существа, кроме тебя самого. Ночью стояла такая тишина, что был слышен лишь топот верблюжьих ног – томп, томп, томп – и плеск воды в бочонках, запасы которой медленно таяли.
Пополнить запасы воды нам удалось в Уэрфано-крик, после чего мы повернули на север, где, по расчетам, и находилась та гора. Теперь нам предстоял шестидневный переход – и ни малейшей возможности пополнить запасы воды, и я, помнится, еще подумал, вытряхнув из своей заветной фляжки скопившийся на дне осадок пустыни и вновь наполняя ее до краев: а что, если к четвертому дню пути мы все начнем сходить с ума от жары и жажды, начнем срывать с себя одежду, стрелять друг в друга или кусаться? Фляжка ответа мне не дала; единственное, что она сподобилась мне показать, это далекие столовые горы. И тогда я шепнул тебе, Берк: «Если я умру, сразу же беги отсюда так быстро, как только сможешь. Ведь ты способен жить где угодно, вот и уходи отсюда чем дальше, тем лучше».
