– Ну что, посадишь их в тюрьму теперь, как и меня когда-то? – пошутил я, но он даже не улыбнулся, и настроение у него было на редкость отвратительное, я, по-моему, ни разу его в таком настроении не видел.
Впрочем, к утру настроение у Джолли переменилось. Он, как полагается, пожал геологам руки и заверил их, что мы непременно к следующей весне прибудем в Уэрфано.
– Желаю вам удачи, джентльмены. Надеюсь, ваши находки окажутся стоящими.
В общем, они уехали от нас окрыленные и радостно махали нам на прощание, пока не скрылись за горизонтом. Только тогда я поинтересовался:
– Что это на тебя нашло?
Джолли улыбнулся. Я никогда не забуду, каким стало его лицо: на нем было выражение абсолютного торжества. И когда я – уже в страхе – снова спросил: «Али, что ты такое сделал?» – он открыл свою чересседельную сумку и извлек оттуда абсолютно круглый черный камень, весь пронизанный золотыми нитями.
* * *
Ну, сотрудник пробирной лаборатории в Чуббуке так и не смог определить ни природу этого камня, ни его состав. Не смогли это сделать ни опытный старатель из Райса, ни отшельник из Паркера, в саманную хижину которого нас направили первые двое.
– На мой взгляд, – прогудел этот отшельник откуда-то из-под густой, шевелящейся и дурно пахнущей бороды, – вся ценность этого камня в том, что он не из нашего мира.
К этому времени мы с Джолли уже без конца спорили и ссорились. Что-то в чертовом камне сильно меня тревожило.
– Ох, – воскликнул Джолли, – да просто ты считаешь себя выше воровства! – И он, порвав цепочку, на которой уже сто лет висел тот nazar, швырнул его мне. Я очень давно его не видел, но стоило мне сжать его в руке, я сразу вспомнил о желании Хобба, от которого почти отвык, тем более Хобба мне практически удалось переубедить. Но я еще хорошо помнил, каково это – оказаться в тисках его желания.
– На этих вещах лежит проклятие, – сказал я Джолли. – Взяв одну из них, мы как бы становимся их должниками.
Но Джолли было на все плевать.
– Знаешь, Мисафир, – сказал он, – мне всю жизнь какой-нибудь очередной дурак что-то обещал. Мне обещали разные вещи. Отец обещал мне сделать меня мужчиной, но единственное, что я в результате получил, это плен. Французы обещали мне золото, а получил я всего лишь пару верблюдов. Бил обещал хорошо мне заплатить – а ты знаешь, что он даже в списки военнослужащих меня не внес? И в результате мне ничего не полагается – ни выплат за службу, ни пенсии! Мало того, он даже тех документов не оформил, которые сделали бы меня американцем. Кстати, Лило именно поэтому и ушел. Он тогда сказал мне: «Если уж нельзя стать американцем после такого путешествия, которое мы проделали, что же тогда для этого требуется? На Луну слетать?» Я целых десять лет работал на этого человека и узнал лишь то, что с тем же успехом мог бы и вовсе не существовать на свете. – Тогда, помнится, был вечер, и мы с Джолли сидели на поляне, заросшей как бы согнутыми в мольбе юкками. Их скрюченные тени играли в какую-то странную игру с отблесками нашего костра. А Джолли выглядел таким постаревшим, словно ему сто лет. – Я же не дурак, Лури, – снова заговорил он, застав меня врасплох, ибо произнес это давно забытое имя. – Даже если Тибберт и Бичер снова нас найдут и снова потащат туда, все это будет повторяться тысячу раз, но они никогда не заплатят нам даже половины того, что уже задолжали. Лучше уж самим использовать их камень – может, с его помощью нам удастся хоть что-то для себя сделать.
– Али, – сказал я, собираясь поведать ему, что Труди говорила насчет его любви к странствиям. А еще я хотел рассказать ему о мертвых, о том, как сильны их желания, и предостеречь его: ведь, может быть, кто-то из мертвых проник в него со своим желанием, а он просто об этом не знает. Но Джолли так долго молчал, глядя на меня, что я совершенно растерял все свои мысли, да так ничего ему и не сказал. Я лишь протянул ему его nazar и сказал: – Ладно. Посмотрим, чего тот украденный камень стоит.
* * *
Но этому не суждено было случиться. В этих безлюдных бескрайних просторах все же было немало старательских лагерей, а новости среди buscadores распространяются быстро. Прошел слух, что два каких-то турка украли в Пустыне Богов бесценный камень, который стоит больше любого самого крупного золотого самородка. Просто ужас, как велика его цена, так что бросайте свои лотки и давайте вместе ловить этих двоих – такой вот призыв прозвучал от Юмы до Эсперии.
То, что «двое турок» странствуют с верблюдами, ситуацию ничуть не облегчало. По нам стреляли в Рино, целая орда жаждущих наживы преследовала нас в Калифорнии, в окрестностях Джексона. А в пустыне Шипхоул нам удалось оторваться от погони, и мы несколько дней скитались в зарослях юкки – приятная прогулка, хоть мы едва не померли, черт возьми. Нас спасли только пчелы. Из-за необходимости спасаться бегством мы постоянно попадали в такие места, куда больше никто не мог за нами последовать, ибо там совсем не было воды, и нам за то, что у нас вода все-таки была, нужно благодарить тебя, Берк. Джолли стал каким-то вялым, ко всему равнодушным. Почти утратил аппетит и часто сидел, бессильно уронив голову на руки.
– Мисафир, – сказал он как-то вечером, – боюсь, я совершил большую ошибку.
– Мы с тобой вместе ее совершили, – возразил я.
– Когда в следующий раз нас догонят – все равно кто, – я намерен отдать им этот камень.
Так он и поступил. Нас нагнал отряд молодых мужчин, которые были не намного старше нас с Джолли в ту пору, когда только познакомились. Они сперва даже не поверили, что он сам отдает им ту драгоценность, за которой они так долго охотились. Какой-то рыжеволосый парнишка все время держал нас на прицеле своего шестизарядника, пока его приятель-мексиканец рылся в наших чересседельных сумках. В какой-то момент мне показалось, что он хочет забрать мою фляжку, и я сказал: «Это грех бросать человека без воды, сынок». Тогда он швырнул мне фляжку, и несколько капель влаги упали на землю и с шипением испарились.
Однако то, что Джолли сам отдал тот камень, оказалось еще большей ошибкой, чем его кража. Самые злобные слухи всегда труднее всего заглушить, так что, похоже, никто не поверил, что мы сами его отдали, а точнее, избавились от этого проклятого сокровища. Каждые несколько дней мы были вынуждены либо опять спасаться бегством, либо вступать в бессмысленные переговоры с весьма недружелюбно настроенными вооруженными людьми. Когда в Ред Бенке у входа в тюрьму мы увидели физиономию Джолли и крупными буквами написанное слово «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», а дальше «Хеджи Элли, погонщик верблюдов», то решили разделиться – разъехаться в разные концы этой пустыни, отпустить на волю верблюдов, а потом воссоединиться уже в Пересе. К тому времени мы оба не видели Труди и Амелию уже почти год, и я все думал: что они скажут, когда увидят нас такими исхудавшими, изможденными и мрачными?
– Наши оправдания сделают нас еще более жалкими, – с убитым видом возразил Джолли.
Мы сели на верблюдов на перекрестке близ Пало Санто. Джолли собирался дня три ехать на север, в сторону реки Колорадо, а мы с тобой должны были направиться на юг, к границе, где мне и предстояло бросить тебя на произвол судьбы. По-моему, Джолли думал, что слезы у меня на глазах связаны с нашим расставанием – и, наверное, в какой-то степени так оно и было, – но на самом деле я думал еще и о том, что через какое-то время, когда мы вновь объединимся, верблюдов у нас уже не будет. А что такое погонщик без верблюда? Кем его можно считать? Что мы сможем тогда рассказать о своем прошлом, если Верблюжьего полка больше не существует, если о нем сохранились лишь весьма туманные воспоминания, а мы в глазах нынешней молодежи превратились в стариков, болтающих невесть что о каких-то стародавних временах?
