– Я ужасно рад, – сказал вдруг Шоу. – Да, ужасно рад, что вы, ребята, сейчас со мной. – А потом вдруг повернулся и ударил Мико каблуком сапога прямо в грудь.
Вой, который исторг Мико, был более всего похож на волчий. Джолли вскочил. А я так и остался лежать на животе, целясь под дверь. Мико обливался кровью, он буквально утопал в крови, и тут я увидел, что дуло винтовки Джолли уперлось Шоу в шею под подбородком. Да, я отчетливо помню, как Шоу валялся на спине, раскинув ноги, и содрогался всем телом, тщетно пытаясь сесть.
– Господи, – приговаривал он, – возьми меня к себе! Возьми меня, Господи!
– Ни к какому Господу ты не пойдешь, а пойдешь ты прямо в зубы к этим дьяволам за стеной! – рявкнул Джолли.
– Возможно. Но теперь у них, по крайней мере, работы хватит, прежде чем они до меня доберутся.
Берк… ты и сам там был. Помнишь, как Джолли застыл, глядя вниз, на распростертого Шоу? Я и сам тогда не успел понять, что делаю. Я мгновенно повернулся к ним и один раз выстрелил Шоу в голову. И сразу все вокруг – даже волки – затихло.
* * *
Мы завернули Мико в одеяло и похоронили его прямо там, под полом этого маленького склада. Там он и сегодня спит. В последующие годы мы с тобой только один раз туда возвращались – помнишь? – и долго стояли, прислушиваясь, но Мико так и не появился. Я этому даже рад был, ибо это означало, что никто его покой не нарушил.
А вот тело Шоу мы оттуда выволокли и тащили еще, должно быть, миль восемь. И только тогда бросили на съедение волкам. Я даже ни разу не обернулся после того, как мы его там оставили, чтобы его душа меня не коснулась, не вселила в меня свое желание.
Следы, оставленные Джорджем, ветер уже успел занести пылью, так что мы довольно долго шли почти наугад. Да еще приходилось чуть ли не силой тащить за собой бедную Салех, потерявшую ездока, потому что она то и дело останавливалась и ждала Мико. Только через три дня мы наконец нашли воду – мелкий узенький ручеек, который, сверкая, как зеркало, бежал по пыльной равнине. К этому времени ты, Берк, уже прямо весь исплевался и даже стал немного пошатываться, да и горб твой совсем обвис без воды.
Мы с Джолли опустились рядом на четвереньки, как звери, и пили, пили, пили, чувствуя на лицах чудесное теплое отражение солнечного света и испытывая невероятное безмолвное облегчение.
Потом Джолли помолился и вдруг сказал:
– Представь, что мы с тобой обратно ко всем остальным не вернулись.
– Представляю!
– Я серьезно, Мисафир. Мы ведь могли бы притвориться, будто тоже здесь погибли. А сами пошли бы куда-нибудь искать свою судьбу и удачу. Разве нас кто-то хватился бы? Разве кто-то стал бы по нам тосковать?
* * *
Знаешь, Берк, иногда мне кажется, что Джолли и в самом деле хотел так поступить. Хорошо, что он все это мне высказал, потому что я сразу увидел в нем душу вечного скитальца, почувствовал в нем ту неистребимую потребность, от которой он за всю жизнь так и не смог избавиться. Должен признаться, что и я тогда испытывал искушение все бросить и уйти – что, не сомневаюсь, ничуть тебя не удивило бы. Но потом я вспомнил Джорджа и Лило, которые ждут нас у костра, и в кои-то веки убежать не решился. Вот почему поздним октябрьским вечером мы вновь присоединились к каравану Била, догнав его на восточном берегу реки Колорадо, где она, покинув каньоны, успокаивается и неторопливым широким потоком спускается вниз, до самой Юмы.
Нед Бил несколько раз был вынужден разворачивать караван и искать возможность переправиться через реку, но моста в те времена еще не было, из воды у берега торчали лишь верхушки базальтовых скал, которые постепенно скрывались в глубокой воде. Вверх и вниз по течению были посланы разведчики, но никаких утешительных сведений они раздобыть не сумели: никаких мелководий, где можно было бы вброд переправиться на тот берег, обнаружено не было, и нам стало ясно, что придется как-то переплыть через реку вместе с верблюдами.
– Ну, они же, разумеется, умеют плавать? – неуверенно спросил Бил, и все поняли, что он с таким нетерпением ждал нашего возвращения, чтобы задать Джолли именно этот, мучивший его вопрос, прежде чем направить людей и животных в воду и, не дай бог, утопить всех верблюдов, принадлежащих военному министерству.
Но оказалось, что и Джолли этого не знает. Он в задумчивости мерил шагами берег, высматривая наиболее пологий спуск к воде, и я спросил у него:
– Ты когда-нибудь видел, чтобы верблюд плавал?
– Где же это я мог увидеть плавающего верблюда?
А вокруг уже стали собираться индейцы из племени мохаве, вернувшиеся со своих полей; женщины с темными татуировками на лицах что-то шепотом втолковывали детям; долговязые юноши собрались в кучку и осторожно улыбались, явно сомневаясь в наших возможностях.
К полудню все повозки тем не менее были переправлены на тот берег; при переправе, правда, утонули мул и лошадь. Теперь нам оставалось только связать верблюдов вместе и первым направить в воду их вожака. Джолли, оскальзываясь, спустился к самой воде, но Сеид не сразу последовал за ним. Некоторое время он сопротивлялся, но каменистая осыпь на берегу сама тащила его вниз, и он решил сдаться и все-таки вошел в воду. Вода словно расступалась перед ним, обтекая его шею и горбатую спину, а его длинные ноги бледными белыми пятнами мелькали в мутной глубине.
Все наши радостно закричали, приветствуя решительность Сеида, а вот индейцы мохаве молчали, один за другим отворачиваясь от нас и глядя вниз по течению реки, где возникло еще одно невероятное явление: корма серого огромного корабля, который медленно преодолевал последнюю излучину реки. Это был колесный пароход «Генерал Джезап». Когда он повернулся к нам боком, весь его великолепный корпус стал хорошо виден, и я по сей день не уверен, Берк, кто тогда больше удивился внезапно увиденному: индейцы, впервые узревшие столь великолепное судно в водах Колорадо, ранее недоступных для навигации, или люди на борту этого судна, с изумлением рассматривающие верблюдов, которые спокойно переплывали реку.
К сожалению, эта переправа стала первой и последней для бедной Салех, силы которой без того были подорваны и долгим мучительным путешествием к растерзанному каравану переселенцев, и гибелью Мико. Нед Бил хотел просто оставить верблюдицу на том берегу, надеясь, что она сама сумеет о себе позаботиться, но Джолли сказал, что это вряд ли будет истинным проявлением милосердия, и Бил с ним согласился. «Делай, как сочтешь нужным, – сказал он, – только мне потом ничего не рассказывай».
Он даже в дневник свой не стал записывать, как Джолли прямо на берегу Колорадо перерезал Салех горло, выпустил из туши кровь и разделал ее под внимательными взглядами стоявших вокруг мохаве. Потом Джолли разрубил тушу верблюдицы на большие куски и по одному передал их ждущим индейцам.
К вечеру от Салех остался только ее горб, и Эб, испытывая определенные сомнения, долго жарил его на вертеле, пока он не покрылся черной коркой. Потом мы еще долго сидели у костра, глядя, как тот пароход подплывает все ближе и ближе, и говорили о Мико, о том, какой он был нетерпеливый и храбрый, как плохо понимал шутки, как всегда заботился о своей одежде, и наши сердца были полны памятью о нем. Вокруг, в кустах с серебристой листвой шуршали какие-то мелкие ночные твари. А на некотором отдалении от нас и на противоположном берегу разожгли свои костры индейцы мохаве.
