И каждый раз, как в этом ящике внезапно воцарялась тишина, Нора оборачивалась к дочери, и оказывалось, что та крепко спит, закутанная в покрывало старой индианки.
– А что в этом плохого? – спрашивала Десма в ответ на возмущенные рассказы Норы.
– Но разве это не очевидно? – кипятилась Нора. А что, если однажды – предположим, из-за некого недопонимания или старческого маразма, – старуха просто откажется вернуть ребенка? Ведь нечто подобное уже случалось. И Десма может сколько угодно отмахиваться, а Эммет – смеяться, но ведь нечто подобное действительно уже случалось, хотя и в других домах, с другими женщинами. Нора сама об этом читала. И была уверена, что ее страх за дочь настолько очевиден, что старуха не просто замечает его, но нарочно дразнит Нору.
Ей не понадобилось много времени, чтобы прийти к нужному решению: отвлекать гостью от возни с ребенком она придумала с помощью своеобразного «бартера». Старуха питала большую любовь к сахару, но взамен мало что могла предложить – разве что всякие безделушки, которые Нора так и оставляла на крыльце, но, когда старая женщина появлялась вновь, поспешно расставляла их по дому.
– Надеюсь, вы все-таки нашли общий язык, – пробормотал Эммет, расплатившись в торговом центре по совершенно немыслимому счету. – По-моему, за этот месяц мы скупили весь сахар в округе. – Что ж, такова цена дружбы, хотела ответить Нора, но промолчала, проклиная себя за то, что только что создала новый прецедент: вместе с сахаром подарила старухе еще и кофе в зернах. Так что, когда старая женщина снова объявилась у нее в доме, она попробовала отступить от привычки делать столь щедрые подарки. Это, однако, привело к чему-то вроде ссоры: старуха страшно разволновалась и принялась показывать в сторону кухни. А в следующий ее визит и вовсе произошло великое событие: она подарила Норе замечательное, тонкой работы одеяло. Но когда она попыталась завернуть в это одеяло Ивлин, Нора вместо девочки поспешно сунула ей в руки пакет сахара.
И сразу же почувствовала, что, скорее всего, оскорбила этим старуху – хотя даже полоумный догадался бы, что подобный обмен носит примирительный характер. Но старая индианка, видно, поняла, что если возьмет этот пакет, то ей так и не разрешат взять девочку. Вид у нее был в высшей степени удивленный и растерянный, и Нора, заметив, что старуха обиделась, была вынуждена сунуть ей второй пакет сахара. Но когда стало очевидно, что требуется и третий пакет, она не выдержала, и гнев тут же взял над ней верх. «Двух вполне достаточно», – сухо заметила она, разумеется, по-английски, хотя смысл и без слов уловить было нетрудно. Старуха начала протестовать, и тогда Нора, не выпуская из рук Ивлин, стала теснить индианку в сторону двери.
Когда Нора в последний раз взглянула ей вслед, старуха уже бодро двигалась в каком-то неожиданном направлении, противоположном обычному. Не налево, по дороге, ведущей в город, а направо, по дороге, ведущей в какие-то неведомые пределы, в глубь надвигавшихся сумерек.
За этим последовало несколько часов всепоглощающего страха и бесконечного ожидания у окна в надежде, что старая женщина все-таки вернется.
Когда Эммет, приехав домой, обнаружил холодную плиту и отсутствие обеда, Нора в общих чертах описала неприятный инцидент, но так и не сумела признаться, до какой степени это растревожило ее. Она была совершенно уверена, что мстительная старуха теперь непременно пришлет к ним в дом каких-нибудь бандитов из своей индейской деревни, чтобы те выкрали девочку. Да, именно так и будет! Нора сама о таких случаях читала – они даже слишком часто, пожалуй, описывались в статьях того сорта, которые Эммет, не сдерживаясь, высмеивал вместе с их авторами и Норой заодно, – и не сомневалась в правильности собственных предположений, хотя даже думать о чем-то подобном было невыносимо.
– У меня с этой старухой вышла одна неприятность, – не выдержала она.
– Зря ты так беспокоишься, – сказал Эммет и с нежностью привлек ее к себе. – Старухи часто бывают ужасно вредными, прямо-таки сущими дьяволицами. Через недельку она наверняка снова вернется – хотя бы для того, чтобы показать тебе, какой невоспитанной скрягой ты оказалась.
Но старуха так и не вернулась.
От этого Норе, разумеется, стало совсем не по себе. Истории, созданные воображением ее отца, Гуса Фолька, которыми он потчевал дочку в детстве, изобиловали мстительными ведьмами, которые совали добрых хороших деток на лопате в растопленный очаг или огораживали свои хижины в лесной чаще костями тех людей, которые осмелились чем-то их оскорбить. Норе, которую чуть ли не с грудного возраста пичкали подобными историями, следовало хорошенько подумать, прежде чем оскорблять достойную старую женщину. Со все возраставшим отчаянием она думала о том, что не знает даже, действительно ли эта старуха была из племени навахо; она вполне могла оказаться и из племени апачей. И тогда ради чего, Господи, спаси и помилуй, Нора так рисковала? Почему пожалела для нее еще один пакет сахара?
И что плохого, если б она подержала девочку на руках? Она ведь такая старая и наверняка вырастила немало собственных детей. А может, кое-кого из них и потеряла во время скитаний, или в результате болезни, или из-за охотников за скальпами, которые держали в страхе всю местность к югу от Амарго. И потом, старуха ведь ничего особенного не хотела – всего лишь вдохнуть теплый запах новорожденного ребенка.
Нора совсем перестала спать по ночам, хотя в дневное время ей порой удавалось прихватить часок сна. Давно запланированное ею искупление вины обретало все более и более изощренные формы. Она была готова на любые, возможно бесполезные, уступки; готова преодолеть дьявольское упрямство, вызванное ее же собственной глупостью, и научиться наконец говорить по-испански, к чему давно уже призывал ее Эммет, только призывы эти до сих пор всегда кончались ее слезами; она была готова стать по-настоящему гостеприимной и умелой хозяйкой и навсегда избавиться от приступов своего неукротимого гнева, лишь бы Господь снова послал к ее порогу ту старую и хрупкую гостью, которой она не сумела выказать должного уважения.
Ей казалось, что тень старухи мелькает везде, но к ее дому больше не приближается. И чем больше времени проходило, тем более оправданным казался Норе поселившийся в ее душе страх.
Когда же она спросила совета у Десмы, неукротимая миссис Руис только отмахнулась:
– Ну да, ты, несомненно, ранила ее до глубины души. Только глупо так бояться. Кто бы ни была эта несчастная старуха, у нее хватает бед, тревог и оскорблений, которые сильно превосходят ту маленькую обиду, которую нанесла ей ты.
Эти слова не принесли Норе никакого облегчения, и она по-прежнему чувствовала себя не в своей тарелке. Наконец и у Десмы лопнуло терпение. Нора еще несколько дней приставала к ней со своими вопросами и причитаниями, и Десма не выдержала, заявив, что даже у женской глупости есть предел, и решительно отрезала:
– Хватит! Не будь дурой!
Нора, разумеется, никогда за эту резкость ее не винила. Ведь у Десмы не было детей. Десма не понимала, как может быть страшно, когда сгущаются сумерки. Не понимала, почему Норой овладевает такой страх, когда Эммет уезжает из дома, или когда в кустах раздаются какие-то непонятные шорохи, или когда через несколько недель после ссоры со старой индианкой на вершине холма появился всадник на пегом коне.
