– Ну, ты же знаешь, каковы они, эти англичане, – сказал Харлан.
– Да, к сожалению, – кивнула Нора.
Он внимательно на нее посмотрел:
– В чем дело?
– Ни в чем.
Он спрыгнул с седла и двинулся к ней, не сводя с нее глаз и перекладывая поводья из одной руки в другую.
– Нора, я так рад тебя видеть. У меня просто душа поет. Ведь мы так давно…
– Не говори глупостей. Всего неделю назад мы с тобой виделись на ярмарке в честь Дня Всех Святых, разве не так?
– Но ведь мы тогда, – из осторожности Харлан говорил вполголоса, – едва ли и парой слов перемолвились.
– Вот это вряд ли. – Нора с независимым видом сунула руки в карманы фартука. Смотрела она куда-то вдаль, на дорогу. – Ты мне все уши прожужжал, рассказывая о том, какой огород миссис Белл намерена устроить, как только к тебе в дом переберется, – по-моему, раньше мы столько и за два месяца не успевали друг другу наговорить.
– Миссис Белл действительно собирается посадить овощи.
– Рада это слышать.
– Куда важнее то, что миссис Белл действительно существует.
У Норы ёкнуло сердце, но она спокойно сказала:
– Я знаю.
– Конечно, знаешь. Я только хотел сказать… ты ведь понимаешь, что невозможно?..
– Я прекрасно все понимаю. А также понимаю и то, что тебе было очень удобно приезжать сюда чуть ли не каждый вечер, чтобы отдать мне письма с перепутанными тобой датами, и болтаться здесь, пока не станет слишком темно, чтобы по такой дороге домой возвращаться. Но теперь, когда существует миссис Белл – о, теперь, ясное дело, святость брачного союза сразу выходит на первый план.
Итак, ей удалось отыграть несколько очков. Но ненадолго. Харлан вспыхнул:
– Ты забыла, что существует еще и мистер Ларк!
– Как странно, что ты вообще об этом вспомнил.
– Не более странно, чем притворяться, что мы с тобой абсолютно чужие люди, как только в воротах появится твой муж! А как только он снова уедет, ждать, чтобы мне можно было снова к тебе явиться.
За этим объяснением последовало несколько лет, когда они лишь временами обменивались вялыми рукопожатиями да мимолетными кивками, встречаясь в разных многолюдных местах. Вспоминая этот период, который теперь казался ей далеким прошлым, Нора воспринимала эти убогие встречи так, словно глядела на них со стороны, пребывая в роли третьего лица, стороннего наблюдателя. Ей казалось, что это происходило не с ними, а с кем-то другим. Но в своих снах, наполненных некими безликими людьми, она все еще чувствовала, что они с Харланом по-прежнему друзья. А может быть, и больше чем друзья, и от этих мыслей ей становилось только хуже. «Ты не больна ли?» – заботливо спрашивал Эммет каждый раз, как она просыпалась в слезах, в последнее-то время слезы стали появляться у нее на глазах весьма редко, а тогда дошло до того, что Док Альменара в итоге решил, что ей, пожалуй, пойдет на пользу небольшое количество настойки опия. Выписывая ей лауданум, он был крайне осторожен и насчет дозы, и насчет длительности приема лекарства. И даже специально предупредил ее, что опий можно принимать лишь в течение короткого периода времени. Нора обрадовалась этой небольшой перемене: именно мягкое действие лауданума и требовалось ей, чтобы обрести прежние душевные силы. Это ведь и впрямь была просто небольшая душевная слабость, ничего такого, с чем она не смогла бы справиться. Без чего не смогла бы выжить. Да за кого Харлан ее принимает? За поникшее предсмертное видение из отеля на атлантическом побережье?
Новоиспеченная миссис Харлан Белл окончательно покинула Амарго на следующий год в сентябре. Десма Руис специально верхом отправилась к Норе, чтобы рассказать ей, как все это происходило. По всей видимости, дама заранее собрала свои вещички, а потом, ни слова никому не сказав и прихватив с собой верную служанку Сару, отправилась в восточный Техас «на воды». Высказывались предположения, что она собирается вернуться в семью, но Десма сильно в этом сомневалась. Соседи семейства Белл, живущие в пределах слышимости, не раз говорили, что у Беллов случались шумные ссоры. И очень часто оба супруга дома не ночевали. Так что вряд ли поездка миссис Белл носила обычный оздоровительный характер.
Харлан тогда только-только получил должность шерифа. Это должно было стать промежуточной ступенькой в его карьерном взлете. Его предшественник, Мак Колуэлл, получил две пули в бедро, догнав у самой границы парочку злостных «растлеров», и Харлан временно его подменил, пока врачи в Таксоне пытались решить, можно ли спасти изувеченную ляжку Колуэлла. Амарго тем временем суммировал те причины, по которым на эту должность был ранее избран Мак Колуэлл, и пришел к выводу, что Харлан не совсем удовлетворяет требованиям города: во-первых, он недостаточно много времени в году проводил в Амарго, чтобы иметь должное представление о его внутренней жизни и потребностях; во-вторых, во время последних выборов Харлан проявил излишнюю уклончивость в вопросе об огораживании ранчо; и, в-третьих, он, хоть и считался теперь женатым человеком, вел себя чересчур беспечно, позволив жене уехать куда-то в другой штат на несколько месяцев. Но куда хуже было то – а для Норы это и вовсе попахивало откровенной злобой, – что Эммет напечатал статью, в которой доказывал, что Территория, стремящаяся стать полноправным штатом, должна в целом сопротивляться приходу к власти всевозможных чиновников, а также лиц, связанных с охраной порядка и не имеющих на сей счет четкого, заверенного досье. Харлан Белл, – и газета «Страж» на этом настаивала, – пребывает в дружеских отношениях со многими заинтересованными лицами из Техаса и, что весьма прискорбно, совершенно не готов решить вопрос с местной тюрьмой, «переполненной головорезами». А что, собственно, Харлан мог поделать с четырьмя арестантами, вынужденными делить одну камеру в крошечной тюрьме, расположенной на дальней окраине города? (Там помещалась парочка старателей, пытавшихся пристрелить друг друга, и двое психов, которые отказались платить, проиграв пари в «Битер Рут», и явились плакаться к Уолту Стилмену.)
Сидевшие в тюрьме «головорезы» разделяли эту точку зрения. Они приветствовали Харлана в первый день его появления в их камере, вдохновенно исполнив хором «Гэрри Оуэна», и довольно скоро оправдали столь неожиданный взрыв веселья – прямо в тот же вечер, едва Харлан успел уехать домой, предприняли попытку побега. Вот тут-то история и совершила крутой поворот: оказывается, новый шериф, никому из них не известный, увешал внешние саманные стены тюрьмы колокольчиками, и стоило беглецам начать подкоп, как все вокруг наполнилось звоном, точно в пасхальное воскресенье. В два часа ночи люди повыбегали на улицу, закутавшись в шали, и окружили здание тюрьмы, а Харлан с револьвером хладнокровно поджидал беглецов у предполагаемого выхода. Сама Нора этого ночного представления с колокольчиками не видела, но, по рассказам свидетелей, это был самый замечательный арест, какой здесь когда-либо случался.
Отношения между Норой и Харланом несколько потеплели только с приближением выборов. Однажды в полдень Нора, проезжая по главной улице, случайно увидела Харлана, стоявшего на каком-то ящике и довольно безуспешно пытавшегося произнести речь, которая должна была хотя бы отчасти ответить на бесконечные вопросы, которые продолжали задавать читатели на страницах «Стража». Она подъехала ближе и стала слушать, обмахивая лысую головенку крошечного Тоби, которого привязывала шарфом к груди на индейский манер. Харлан Белл был категорически против заборов, защищавших сады и огороды от нашествий скота; считал, что нужно непременно клеймить всех бродячих животных; а также именно он осуществил на Территории более пятидесяти арестов. В отличие от своего оппонента, который считал, что установка ограды по периметру всего участка представляется на данный момент готовым решением проблемы угона и незаконного клеймения скота, Харлан был уверен, что в ближайшем будущем огораживание участков приведет к разрушению консолидированного общества, к уничтожению доверия и добрососедских отношений между людьми, которые всегда были свойственны жителям округа Картер, ибо каждый из них знал, что любой бычок может пастись на чьей угодно земле и при этом не станет жертвой бесчестных «растлеров».
