Удар.
Я прерывисто вздыхаю, опуская руки. Я не слышу ничего, кроме стука крови в ушах. Во дворе стало так тихо, что падение булавки отдалось бы эхом, как гром.
Мой палач растерянно смотрит на свою руку. В ней больше нет клинка.
Только иссиня-черная лента, колышущаяся на холодном горном ветру. Развевается, как тонкий флаг. Лента смерти.
Наконец, ошеломленная тишина обрывается, он роняет ее на землю. Лента со звоном падает, возвращаясь к своей первоначальной форме.
Я замираю, втягивая дрожащий глоток воздуха.
Стражник вскакивает, чтобы поднять клинок, но Катал подходит ближе и ставит сапог на упавший меч. Он внимательно изучает меня.
– Ну что же. Похоже, у нас все-таки есть дело, – говорит он, – поднимайся.
Я пытаюсь заговорить, но мой голос такой хриплый, что я едва ли могу выдавить хоть слово. Я не уверена в том, что сейчас произошло. Чудесное благословение. Это могла быть только работа Катала, чтобы спасти меня… но он приказал меня убрать. Зачем вдруг проявлять милосердие? Он пристально смотрит на меня, ожидая, пока я встану, и я, шатаясь, встаю на ноги, неуверенная, что под пристальным взглядом Катала смогу долго оставаться в вертикальном положении.
– Твое имя? – спрашивает он. Его голос звучит небрежно, но в нем слышится скрытое любопытство, которого раньше не было.
– Шай, ваша светлость, – я стараюсь сделать неуместный реверанс, – из деревни Астра.
Он тихонько смеется – он что, смеется надо мной? Я не уверена. Этот мелодичный звук и тень улыбки на его лице только добавляют ему магнетизма. Трудно поверить, что всего несколько секунд назад он без всяких угрызений совести приказал своим людям убить меня.
– Возможно, Шай, будет лучше, если мы поговорим наедине, – говорит Катал. Он обвел взглядом собравшихся часовых и бардов, которые со смесью удивления и безразличия смотрели на мой танец со смертью. Катал жестом указывает в сторону.
– Идем, – говорит он, поворачиваясь на каблуках и направляясь к главному входу в замок. Две прекрасные дамы делают глубокий реверанс и уходят, подчиняясь взмаху руки Катала.
Все еще дрожа, я иду за главой Высшего совета.
* * *
Катал молча ведет меня вверх по лестнице. Я настолько ошеломлена, что едва могу рассмотреть детали интерьера, хотя вижу, что замок внутри холодный и скромный. Я слышала, что барды ведут жизнь, полную лишений и ограничений; интересно, поэтому ли обширные комнаты замка лишены украшений? И все же это кажется странным контрастом с бело-золотым великолепием, которое он представляет снаружи.
Катал бросает взгляд через плечо, не сбавляя шаг.
– Ты с равнин, не так ли?
– Да, господин, – отвечаю я, – если позволите спросить… – я делаю паузу, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, – откуда вы знаете?
– Ты, кажется, запыхалась. Здесь воздух разряжен, – говорит он, – со временем привыкнешь.
– Ах, – выдыхаю я, когда мы достигаем конца лестницы, еще немного, и я задохнусь.
Катал больше ничего не говорит, продолжая идти по свободному коридору со стеклянным потолком, в который льется яркий солнечный свет. Внезапно он поворачивается к темной деревянной двери, по бокам которой стоят два охранника. Они слегка кланяются, открывая ее. Я следую за Каталом внутрь.
Здесь монашеская простота декора исчезает, и мы словно вступаем в совершенно другой мир. Я следую за ним в великолепную гостиную с большими окнами, выходящими в сад с замысловатым лабиринтом живой изгороди. Богато украшенные предметы заполняют пространство, вместе с невероятными произведениями искусства. Портреты людей с крупными чертами лица, кажется, склонились над комнатой, у них высокие лбы и светлые волосы, как и у Катала. В центре комнаты – диван и роскошные кресла, обрамляющие стол красного дерева с блестящим золотым чайным сервизом на нем, отполированным до блеска. За диваном стоит массивная белокаменная статуя первого всадника. Вся комната имеет тревожную атмосферу излишества, но каждый отдельный предмет кричит о ценности и странной красоте.
Я ловлю свое отражение в витиеватом зеркале на стене и слегка морщусь. С трудом различаю, что у меня на лице – грязь или веснушки. Мои волосы из светло-каштановых превратились в темные, покрытые грязью и пылью. Я чувствую себя как дикий зверь, попавший в это прекрасное место, где мне не дозволено быть.
– Пожалуйста, садись, – Катал жестом указывает на диван и садится в одно из кресел. Я поспешно повинуюсь, стараясь не думать о грязи, которую оставлю после себя, – надеюсь, ты примешь мои самые искренние извинения за то недоразумение, которое произошло снаружи.
Мой рот открывается, закрывается и снова открывается, как будто им управляет кто-то другой.
В любом другом контексте я могла бы воскликнуть, что произошло недоразумение, но приказ убить меня – это нечто совершенно иное. Я сжимаю зубы, настороженно оглядывая Катала.
– Я… То есть… – я заикаюсь, – вы слишком добры, господин. Я благодарна, что вы сохранили мне жизнь. Потому что кое-что случилось. В моей деревне. И… – слова кончаются. Катал очень внимательно наблюдает за мной. Его взгляд удерживает меня на месте, как будто превращая меня в камень.
– Не торопись. Ты пробудила во мне интерес, – уголок его губ приподнят кверху, – прийти сюда – уже своеобразный подвиг.
– Вы так думаете?
Я обрываю себя, пока он не передумал. Его взгляд не отрывается от меня.
– Шай, не так ли? Ты знаешь, сколько бардов у меня здесь, в Высшем совете? – спрашивает он, не обращая внимания на мой вопрос. – Сотни, – он наклоняется вперед, сцепив пальцы на коленях, – и сколько из этих сотен, по-твоему, женщины?
– Я не могу… – я качаю головой, – я бы не осмелилась знать такие вещи.
– Шесть.
Мои брови поднимаются.
– Во всем Высшем совете?
Катал кивает.
– Благословение – это непредсказуемая сила, которую трудно контролировать и еще труднее контролировать мастерски. На место каждого барда приходятся десятки претендентов, которые не могут противостоять такой силе. Их умы разбиваются вдребезги, – он делает паузу. – Такие случаи, к сожалению, чаще встречаются среди тех немногих женщин, которые, как мы обнаружили, обладают даром.
– Даром? – повторяю я, не совсем понимая, почему Катал так говорит.
Другой уголок его рта приподнимается:
– Все начинается с тепла в кончиках пальцев. Небольшая дрожь, которая распространяется по рукам и плечам, достигая лихорадочной частоты в сердце, которая привязывает тело к моменту времени, когда реальность и истина существуют вместе.
Пока он говорит, я опускаю взгляд на свои руки.
Моя вышивка. Мои сны. Мое проклятие.
Я снова смотрю на Катала, и он мудро улыбается, как будто видит то, что я все еще пытаюсь осмыслить.
