Беженцы жмутся по углам. Большая группа людей держит молодого человека, лежащего на доске, – над ним проводят операцию, извлекая стрелу из плеча. Он воет от боли, когда его прижимают к доске. Его крики заглушают шепот, звучащий из разных концов комнаты. Никто не беспокоится о присутствии бардов. И те отвечают взаимностью.
Пока все сосредоточены на своей работе и проблемах, я легко проскальзываю в темный угол.
Мое тело покалывает от тепла, и я не спускаю глаз с происходящего в таверне. Это не мешает ей наклоняться из стороны в сторону, как будто мы плывем по морю. Движение медленное, и меня начинает подташнивать.
Я закрываю глаза и прижимаюсь к стене. Дерево впивается в ладони, возвращая меня в настоящее.
Шатание прекращается. Я открываю глаза, надеясь, что мне удалось предотвратить худшее из безумий.
Как всегда, я ошибаюсь.
Замешательство быстро сменяется холодным, пронизывающим страхом, когда я смотрю на таверну. Все ставни открыты, заливая помещение теплым, ярким солнечным светом. Со стропил свисают знамена всех мыслимых цветов. Посетители болтают за столиками, а симпатичная темноволосая женщина суетится, подавая еду и напитки. Зал битком набит завсегдатаями, поющими и произносящими тосты.
Это ведь не по-настоящему, правда?
Я открываю и закрываю глаза, как будто пытаюсь пробудиться от сна – или кошмара, – но комната только быстро меняется, изображая попеременно эти две обстановки. В одно мгновение она наполняется ужасом, а в следующее – смехом.
Дрожа, я иду вдоль стены к двери и, не теряя времени, распахиваю ее и выскакиваю наружу, в порыв холодного горного воздуха.
Я прикрываю глаза рукой. Я не хочу ничего видеть, когда выхожу на дорогу и бегу так быстро, как только могу. Мне нужно уйти отсюда. Куда-то далеко, подальше от бардов, от Высшего совета. Я чувствую, как мой разум распадается с каждым испуганным шагом, который я делаю.
Опять этот запах. Зловоние смерти. Я чувствую, как он проникает в мою одежду, волосы, легкие. Душит меня.
Я убираю руку от глаз, когда что-то врезается мне в бок, сбивая с ног. Когда я поднимаю глаза, ничего нет.
Я растянулась посреди улицы горной деревни. Никто на оживленном рынке, кажется, не замечает меня, они просто живут своей жизнью. Вверху на ветру весело развеваются разноцветные знамена… Ветер, который несет запах разложения. Как дым, но огня я не вижу.
Я встаю на ноги, потирая плечо, в которое меня ударили. Оно все еще болит от удара, но так ли это?
Под ботинком хрустит, когда я делаю шаг вперед. Посмотрев вниз, я вижу битое стекло из окна, мимо которого проходила. Я поднимаю глаза и вижу окно, нетронутое, с маленькой коробочкой голубых и желтых цветов на подоконнике. Когда я смотрю вниз, стекла уже нет.
Я снова смотрю в окно. Цветы – увядшие черные стебли. Оконное стекло разбито, по краям разбитого стекла запеклась темная кровь.
Шум рынка сменяется криками и паникой. Деловые лавочники и покупатели превращаются в толпы грязных, голодных нищих, бунтующих на улице. Вдали полыхают костры. В воздухе клубится дым. Тела лежат на дороге.
Не отсюда ли шел запах смерти? Теперь я чувствую только запах ладана и свежеиспеченного хлеба.
Во всем этом мелькает скрытое течение, слабый звук монотонного пения. Черные плащи скользят в уголках моих глаз, исчезая за зданиями или на крышах, видимые лишь на долю секунды, прежде чем исчезнуть из поля зрения.
Барды здесь творят благословения, но я не знаю, что реально, а что лишь иллюзия.
Быстро оглядываясь по сторонам, я обнаруживаю, что нахожусь на краю кровавой реальности. С одной стороны – шумный рынок, а с другой – бунты и голод, существующие одновременно независимо друг от друга. Крики боли смешиваются со звуками торговцев, предлагающих свой товар. Аромат благовоний и выпечки смешивается с запахом крови и дыма.
Некоторые жители деревни живут обычной жизнью; другие – в кошмарном сне и начинают пробираться мимо меня, когда я становлюсь частью их жестокой реальности.
– Осторожно! – кто-то кричит, врезаясь в меня.
Другой крестьянин, чье лицо измазано жиром, останавливается как вкопанный.
– Она одна из них, – кричит он.
Внезапно безумная толпа деревенских жителей, с зловонным дыханием и открытыми язвами на руках, собирается вокруг, хватая меня, пытаясь сорвать плащ.
Я хочу закричать, и, возможно, мне это удается, но звук поглощается хаосом шума и криков, я почти сбита с ног.
Земля сдвигается. Я не могу удержать равновесие, зрение затуманивается.
Я слышу, как мое имя выкрикивают издалека.
Колени подгибаются, и я чувствую, что падаю, не в силах остановиться.
– Бегите! Уходим отсюда! – люди кричат друг другу, когда я падаю на неровную землю.
Яростное ржание лошади приглушается.
Я чувствую, как чья-то рука обхватывает меня и тянет вверх.
Последнее, что я вижу, – Катал, его лицо искажено тревогой.
Глава 21
Голова тяжелая. Все во мне онемело. Поднимать веки – тяжелая работа, я вижу только яркое пятно передо мной.
Мне кажется, я лежу. Или плыву. Я не удивлюсь, если узнаю, что меня подвесили к потолку за пальцы ног. Ничто не кажется нормальным.
– Шай? – голос Катала. – Шай, ты меня слышишь?
Я пытаюсь перевести дыхание, чтобы ответить, но у меня получается только бессвязно шептать. Лицо Катала то появляется, то исчезает из фокуса. По его краям пляшет ореол света.
Он снова говорит, но слова звучат слишком далеко, чтобы их можно понять. Усилие, которое требуется, чтобы слушать, утомительно, и мои глаза закрываются.
Я не могла умереть, потому что внезапно чувствую острую боль, исходящую из позвоночника. Она мчится вдоль каждой вены, проникая глубоко в кости. Она пульсирует там, а потом медленно затихает.
Я все еще жива. Теплая вода окружает меня. Я слышу голоса. Далекие, но становящиеся все ближе.
– …рада, что она жива, – Имоджен – отстраненно думаю я.
– Есть вещи и похуже смерти, – говорит другой, – просто оглянись вокруг.
– Где я? – мой голос кажется чем-то отдельным от меня.
– Ты находишься в…
Третий голос прерывает.
– Чем меньше она знает, тем лучше. Успокой ее, чтобы мы могли вымыть ее и уложить обратно в постель, как велел Катал.
– Но… – похоже, Имоджен колеблется.
– Просто успокой ее, чтобы мы могли сделать свою работу и убраться отсюда! – командует второй голос.
