Уже летом 1940 года правительство Виши и немецкие оккупационные власти составили список Отто (Otto List) – список нежелательных интеллектуалов, которые были отвергнуты новым режимом по причинам политических и художественных взглядов, профессиональных отношений и этнического происхождения.
Эти люди не только потеряли свои рабочие места, но и подвергались нападкам в прессе – часто со стороны других публичных интеллектуалов (Робер Бразийак был особенно усерден – он обвинял своих противников в том, что они евреи, и призывал к их казни или убийству). Однако уже в 1941 году подпольный организационный комитет французских писателей начал составлять список коллаборационистов с режимом. После войны эти люди были арестованы (в некоторых случаях взяты в плен) и осуждены.
Интересно, что проблемы, встававшие в ходе чисток у вишистов, и у послевоенных властей, были схожими. Например, и для оккупационных властей, и для послевоенных французских чиновников было непросто определиться в своём отношении к издателям и определить тех, кто должен был быть наказан. Ведь многие издатели публиковали писателей разных политических ориентаций; степень их ответственности оказалось непросто определить.
Впрочем, об ответственности тогда спорили много: члены Сопротивления считали, что талантливые люди, пошедшие на сотрудничество с немцами, виновны ещё и по тому, что наличие способностей и таланта наделяет человека дополнительной ответственностью за свои действия, ведь он может служить примером для значительной части нации. А вот многие коллаборационисты смотрели на ситуацию совсем по-другому, заявляя, что их действия были не предательством, просто выражением их мнений и политических взглядов. Некоторые даже заявляли, что послевоенные процессы над коллаборационистами напоминают им суд над поэтом и журналистом Андре Шенье во времена термидорианского террора.
Как бы там ни было, но подход к определению коллаборационизма как к простой дихотомии (либо сотрудничал, либо нет), работает плохо. Он упрощает сравнение членов Сопротивления и явных коллаборационистов, но из-за этого упрощения упускаются из виду многие важные элементы интеллектуального сотрудничества и сопротивления: история французского крайне правого движения, множественность факторов, которые влияли на интеллектуальную деятельность во время оккупации, а также чисто географическое местонахождение – ведь поведение людей и цензурные ограничения на оккупированном Севере и на чуть более свободном Юге, различались довольно сильно.
II
Другой подход к определению того, что происходило во французском обществе в годы войны, был предложен историком Робертом Пакстоном. Его книга об истории вишистской Франции была одной из первых работ, в которых была пересмотрена роль довоенной французской политической жизни. У Пакстона была возможность использовать множество немецких документов, недоступных предыдущим исследователям, что значительно углубило его понимание механизма работы режима Виши. Роль интеллектуалов в том, что происходило во Франции во время оккупации, не была приоритетным направлением для исследования Пакстона, но он рассматривал интеллектуалов как неотъемлемый элемент всех процессов, связанных с сотрудничеством и сопротивлением.
По мнению Пакстона, само появление вишистской Франции стало и результатом, и продолжением процесса французской гражданской войны 1934–1937 годов. Этим звучным термином Пакстон пытался описать довоенное ожесточённое противостояние между французскими левыми и правыми. Левые, ориентировавшиеся на Советский Союз, стремились к большей социальной справедливости во Франции. Правые презирали республику, её деятелей, считали их коррумпированными, нечестными и отрицающими всё то, что важно для консерваторов и правых.
Это политическое столкновение привело сначала к кризису 6 февраля 1934 года (который некоторые посчитали попыткой переворота), а затем – к победе Народного фронта на выборах 1936 года и фактическое исключение крайне правых политиков из политической жизни Франции. В результате французы крайне правых взглядов стали считать своим главным внешним врагом не Германию, а Россию, а во внутренней политике – коммунистов и Народный фронт. Пакстон замечал, что:
«Поражение в 1940 году вызвало шок во всем французском обществе, заставив раскрыться старые трещины, проходившие через всё общество ещё, по крайней мере, с 1789 года. <…> Самым важным из этих ставших явными расколов в 1940 году был разрыв между представлением о соотношении между “порядком” и “революцией”».
Именно поэтому Пакстон называл создание Виши Францией «местью меньшинств». Фактически, существование режима Виши было необходимо людям, отвергнутым Третьей республикой. Например, для интеллектуалов правых взглядов – самыми яркими представителями этой группы были Пьер Дриё ла Рошель, Люсьен Ребате, Робер Бразийак. Они активно участвовали в различных правых движениях ещё с середины 1930-х годов; они были очарованы фашизмом и образом «эпического фашистского человека», они презирали коммунизм. Поэтому сотрудничество с Виши, и с немцами было обусловлено их прежним отношением к французской политике, их презрением к республиканским ценностям.
К тому же все они были возмутителями спокойствия ещё в довоенной Франции. Например, Дриё ла Рошель, писатель, был настоящим панком: он отрицал любые литературные ориентиры, буквально плевал на могилы заслуженных авторов и в довольно грубой форме писал о том, как его раздражает официальная иерархия довоенной французской культуры. Поэтому он принял нацизм, окунулся в него с головой. Дошло до того, что он согласился возглавить главный французский литературный журнал «Новое литературное обозрение», который превратил в пронацистское, пронемецкое издание. Вся троица (Ребате, Ла Рошель. Бразийак) участвовала в создании журнала Je suis partout («Я везде») – ультраправого, пронацистского издания, некоторые статьи в котором уместнее было бы назвать доносами.
Интересно, что дальнейшая судьба этих трёх ярких правых интеллектуалов, была разной, а отношение к ним в послевоенной Франции часто было связано не столько с тем, сотрудничали они или нет, а с тем, какая репутация у них была среди других интеллектуалов. Например, Ребате после войны испытывал серьёзные финансовые трудности, не мог найти работу и почти на десять лет он выпал из французского общества, из французской культурной элиты. Затем он смог вернуться и стал кинокритиком в журнале Cahiers du cinéma, оказав большое влияние на молодых режиссёров и критиков (например, на Франсуа Трюффо).
Робер Бразийак после войны был казнён, – по всей видимости, из-за того, что к нему относился плохо лично Шарль де Голль: он небезосновательно считал, что именно Бразийак виновен в гибели нескольких его близких друзей. Бразийак действительно призывал к расстрелу некоторых деятелей Сопротивления во время оккупации.
А вот Пьер Дриё ла Рошель в конце концов покончил с собой, хотя многие его друзья, левые интеллектуалы (в том числе и Андре Мальро, будущий министр культуры Франции) предлагали ему помощь, возможность записаться в Сопротивление уже на последних месяцах оккупации и очистить своё имя. Но он отказался и покончил с собой.
