Лилия пихает меня в бок. Увлекаюсь иногда, бывает!
– Вот он и говорит: «Открой ворота, отдай мне свои сокровища!» – тут же переиначиваю я.
– Ох, и горазд ты врать, Ёжка! – шипит Лилия, вновь пихая меня, – Спят уже! Как ты так их укладываешь?
Пожимаю плечами. Правда – спят. Даже Пашка с Машкой, тьфу – с Дерезой. Ничего тут сложного нет. Всего лишь пространство вокруг каждого из детей идеально синхронизировано с их личными колебаниями. А это – гармония. Это успокаивает. Этому я научился у камешка, залитого красным гранитом, что прячется под основание статуэтки Медного Всадника, что стоит у изголовья Мишки.
Тихо, на цыпочках, идём к себе. Лилия нетерпеливо скидывает свои одежды, нетерпеливо помогает раздеться мне, толкает меня на постель, падает сверху, льнёт, ластиться о мои кости, сползает.
– А сейчас я тебе расскажу сказочку! Какой меня научил ещё один сказочник. Тот ещё! Мастер! У-у-м-м! Врал так изворотливо, что – заслушаешься! Лежи! Ты – мой! Ветер южный ярится. Поутру выходим. У-у-м-м! Но сейчас – ты мой! Съем тебя! У-у-м-м!
И всю ночь моя любовь так самозабвенно наслаждалась, так ласкала меня и так млела от моих ласк, будто стремясь наверстать, налюбить за все эти бесконечные одинокие ночи, проведённые ею в тоске, после гибели её мужей. Или налюбиться впрок, подспудно опасаясь, что меня настигнет судьба её избранников и меня тоже рядом не станет. Или будто хотела доказать мне, что я совсем обычный, живой человек и мой стойкий солдатик всё же потеряет бдительность в объятиях такой желанной женщины и уснёт на посту. Или она хотела познать вкус моего семени? Так его нет и не будет. Никогда.
А вот я познал её! Всю, сколько ни есть! Познал, любя, наслаждаясь, но – так и не насытившись.
– Мне всей жизни с тобой мало! – слышу я откуда-то снизу. УМник опять сдаёт моё самое сокровенное. Уже снял его, под кровать закинул, всё одно – сдаёт, стукач!
И этим УМник сломал всё. Свернулась калачиком, заревела. Закатывая глаза, откидываюсь на скомканное мокрое постельное бельё. Теперь уже сразу и не разберёшь – что простынь, что одеяло с пододеяльником. И где подушки. А не пофиг? Поглаживаю её всхлипывающую мягкую спину, поглаживаю изгиб перехода спины в ноги.
Вновь неожиданно для меня настроение её меняется, она кошкой изворачивается, опрокидывает меня на спину, запрыгивает мне на живот, рукой отодвинув бойца, чтобы не мешал говорить. Смотрит на меня сквозь сосульки влажных от пота волос, упираясь руками в решётку моих рёбер. Мои руки, почти самостоятельно, сразу же поддержали снизу её груди, поглаживая, чуть сдавливая, лаская, играя. Удержаться – невозможно.
– Милый мой!..
Сердце бухнуло так, что меня качнуло. А от гидроудара крови заложило уши. Электрический шоковый разряд парализовал нервную систему, вызвав оцепенение, как у НЗ. Потому я не услышал дальнейшего.
– Что ты сказала? – пролаял я УМником снизу.
Обиделась. Губы дует. Взгляд делает обиженный.
– Не слушаешь меня! – Обижена, но голос её выдаёт, интонация не соответствует сказанному.
А если я тут же не начну извиняться, игра в обиду зайдёт слишком далеко. Потому:
– Я после слов «Милый мой» не слышал ничего. Чуть сердце не остановилось. Поверить ушам своим не могу.
– А-а-а! Я тоже тебя люблю. – Кивнула Лилия, садясь на меня, откидывая волосы. – И врешь ты так же. Что сердце останавливается из-за меня. Теперь уши в порядке? Прошу второй раз: милый мой, хороший мой, сладкий мой, ты же – великий маг! Ну, наколдуй ты, чтобы ночь эта не кончалась! Останови время! Я так боюсь!
Заткнул УМника – принудительно. Тут нельзя отвечать так, как хочется ляпнуть слёту. Так, как думаешь, как есть на самом деле. Женское сознание – иное. Я тоже не хочу, чтобы наступило утро. Это обязательно скажу. А вот чего говорить нельзя – так это того, что время остановить невозможно. Это – мечта тысяч поколений людей: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Но оно и прекрасно, потому что мгновение! Да и даже если бы мог – не стал бы ломать устройство Мира. А я не могу. Это – невозможно. Но женщина просто не осознаёт такого понятия – невозможно, как НЗ не осознаёт течения и ценности времени. Для неё нет невозможного. Если я ей скажу, что остановить время невозможно, то в её сознание её же прекрасные ушки передадут: «Он не хочет! Козёл! Мы для него… А он… Такую малость – зажал! Ненавижу!»
Потому УМник озвучивает такие мои слова:
– Я бы тоже очень хотел, чтобы эта ночь длилась вечность. Только ты и я. Навсегда. И больше – ничего. И – никого. Очень хотел бы! Всё, для чего я тут, всё, чего я хочу – сейчас, здесь! И больше мне ничего не надо.
Махнула рукой, слезла с меня, отвернулась. Не попал? Не угадал?
– Ты просто не понимаешь!
Её трясёт. Да, каменный дымоход, дававший тепло, давно остыл. Мы тут надышали, выпаривающаяся влага остыла, пробирала сыростью. Встаю, снимаю с крючка её плащ, накрываю её плечи, махнув рукой, бросил сырой Силы в каменную кладку дымохода, разогревая её, заставляя излучать тепло. Открыл окно, впуская ночной ветер.
– Ты ничего не понимаешь, Ёжик! Я боюсь. До ужаса – боюсь! – говорит Лилия.
– Не бойся! Я же с тобой! – отвечаю я, сам же и покорёжившись, настолько это избито и пошло прозвучало.
По наитию, проведя руками, будто собираю что-то в охапку, собрал всю эту сырость в тугой комок мутной жидкости – пыль и сор оказался тоже там, в сконденсированной влаге. Сжимая руки, сжимаю получившийся шар. Раза в два. А говорят, что жидкость не сжимаема.
– Это как раз и пугает! – восклицает любимая, кутаясь в плащ, поджимая ноги под себя.
Хм! Вроде и не девочка, детей целый выводок, вон и грудь, выкормившая их всех, повисла, и животик, изрезанный растяжками, выпирает, немного, но всё же, и бёдра с ягодицами – не как у юной Козы. Куда это всё, нажитое годами, денешь? А гибкость – не ушла. Вон как изгибается! А как!..
Так, надо отвлечься! А то опять не дам ей высказаться!
Опять по прихоти минутного наития вытягиваю энергию из получившегося шара, бросив эту энергию опять в камни кладки. Выкидываю шар мутного льда в открытое окно. И закрываю окно. Прикольно! Надо на Живых попробовать!
– В том-то и дело, что ты – рядом. Нет-нет! Дело и не в тебе! Нет, в тебе, но… Ну, не знаю я! Что пристал?! – уже кричит она.
Пожимаю плечами – я пристал? Присаживаясь рядом, упираясь спиной ей в спину. Чувствуя мою поддержку, но не смущаясь моим лицом и моими глазами, будет ей легче выговориться. Да и обратно делом займёмся.
– Я чувствую себя счастливой! Я – влюблена! Да-да, в тебя, черствый сухарь! Вот это и пугает!
Меня – тоже. Пугают загибы твоей логики и восприятия.
– Я поясню. Если получится, – вздыхает она. – Понимаешь, я жила обычной жизнью обычной жены благородного владельца обычного окраинного лена. И ненавидела свою жизнь! Детей, что вытянули из меня все силы и всю молодость. Эти бесконечные заботы – без продыху и просвета. Ненавидела собственного властителя, мужа собственного, за… О, как я его ненавидела! Всё для него было важнее, чем я! Всё! Вечно он где-то! Эти его бесконечные советы, разговоры, пиры, охоты и просто пьянки! Его походы, его кузни, казармы, наёмники, маги, конюхи, смотрители! Для всех он находил время, каждому находил минутку своего внимания и ласки! Не говоря уже о девках! Для всех – кроме меня! А я? Залетит, схватит, как налётчик, покроет, как бычок тёлочку – и храпеть! Я его всю ночь в спину бью кулаками – только хмыкает! А у меня от него всё потом так болело! Это было непросто – принимать его. Он же – демон! Огненный демон! Не только по крови! Я даже стала избегать его. Каждый год мне по ребёнку загоняет в живот! Так ещё хуже стало! Весь лен ходить стал – животы до носа, носы – до неба. И эти, доброхотцы – во всех подробностях донесут, как, кого и где покрыл мой муж. Уроды! Ненавижу! Я же любила его, демона моего!
