И эти вот мои слова вызвали смятение у них. Настолько, что им не нашлось что ответить. Люди разошлись по повозкам. Шли – молча, потупя глаза.
– Зачем ты так с ними? – тихо спросила Лилия.
– Что «я с ними»? – спросил я.
– Жестоко!
– Где я соврал? – удивился я. – А? В том-то и дело, что не можешь ответить. Да, жестоко! Напрасно ты решила пригласить их в свои земли.
Морозовна удивилась:
– Почему? Неплохие люди. Умелые воины. Стойкие, с характером. Такие нужны.
– Такие? Нет. Не нужны. – Качаю я головой.
– Да что ты понимаешь? – возмутилась Боярыня. – Мне, знаешь, с каким навозом приходится работать?
– Навоз – лучше. Из навоза – растёт хлеб. Это – пыль придорожная. У них нет будущего.
Лилия аж рот разинула. И насупилась.
– Почему ты так сказал? – Пламя, всё время прыгающая на своих ягодицах и на сиденье повозки, видя, что «старшие» не желают продолжать разговор, решилась наконец.
– Что именно? – переспросил я.
– Почему у них нет будущего? – спросила девочка. Пять пар глаз впились в меня.
– Почему среди них нет стариков и малых детей? Двое из этих женщин – на сносях. Обе – не замужем. А где малые дети? Есть только уже вполне самостоятельные подростки.
– Всегда так, – скривился Пашка. – Первыми умирают самые слабые.
– Если бы так и было, – вздохнул я. – Но они сами убили тех, кто не смог одолеть их путь… в никуда. Разве не они сами сказали об этом? Или мне послышалось?
– Не послышалось, – мотнул головой Пашка. – Все так делают.
Ах, так для вас это не новость? Я – в шоке! Моя зазноба молчала. Я видел сквозь вуаль, что она смотрит на меня с крайне озадаченным видом, ещё и нижнюю губу закусила.
– Говорят, после потопа люди ели своих детей. И жён. Потому – выжили. Все, – глухо продолжил Пашка. – Это разумно.
Глаза у девочек – и у Пламени, и у Бозы – стали огромными. Видимо, впервые слышат.
– Разумно, говоришь? Охотно верю. Все, говоришь? Допускаю. – Кивнул я. – И принял бы такую постановку вопроса, если бы они шли до столицы, например. Или бежали бы от неминуемой смерти. От погони. Но они просто идут. Даже не зная – куда. И будут идти. Пока не сдохнут все. У них нет будущего. Они его убили. Детей убили. У них нет прошлого – стариков постигла участь мальцов. Этих людей уже нельзя к остальным допускать. Страшны не эти молодые и немудрые «старейшины». Пойми, страшны вот те подростки. Когда кто-то из них не сможет идти – что они сделают? То, чему их научили – удавят. И так – во всём.
– Да все так делают! – вскричал Пашка, аж подскочив. – Потом бабы новых людей нарожают. И всё будет как прежде! Везде так! Если уродился… уродец… Ну что с ним делать, а, Смертяга? Кормить его, дармоеда, до скончания его дней? А?
– Я не знаю, – честно ответил я. – Вот, на первый взгляд, всё верно ты сказал. Это разумно. Он – дармоед. А дряхлый старик, что уже стал мочиться в штаны, не замечая? Он – как? Его – тоже – удавить?
Пашка опять насупился:
– Они сами в Пустошь уходят, – пробурчал он.
– Разумно, – кивнул я, – их же предки делали так же. Топили уродов, ели жен и детей, бросали стариков. Их так научили родители. Мать и отец. Что пережили конец света и потоп.
– И что? – опять вскинулся Пашка.
– Ничего, – пожал плечами я. – Просто я понял, почему у Мира нет будущего. Откуда взялась эта Смута. Вот отсюда.
Опять пять пар глаз впилась в меня.
– Поясни! – хриплым голосом прокаркала Лилия.
Я помолчал, вздохнул.
– Попробую… – Вновь вздохнул я. – Вот смотри, Пашка. На первый взгляд – ты прав. Немощный старик бесполезен. Кормить его – неразумно. А если это твой отец?
Пашка дёрнулся.
– Он ушёл в Пустошь, – глухо ответил парень.
– И ты уйдёшь. Если доживёшь. А если забудешь вовремя уйти… Или посчитаешь, что ты ещё нужен детям… Что твой опыт поможет им уберечься от ошибок, ты захочешь их научить, помочь с высоты твоих лет… Но они укажут тебе на Пустошь. Им самим хлеба мало.
– Если я им буду больше не нужен… – совсем упавшим голосом промямлил парень.
– А ты много слушал советов отца? – усмехнулся я.
Пашка аж надулся весь. Потом сдулся. И отвернулся.
– Все так делают, – буркнул он.
– Все, говоришь? – вздохнул я. – Если бы это было действительно так – вскрылся бы штыком, уже давно.
Пашка посмотрел на меня удивлённо, но, повернув только голову, только одним глазом.
Я указал пальцем на Малыша, жёстким голосом сказал:
– Дармоед! Не ходит, и неизвестно – пойдёт ли! А недавно вообще был как цветок в горшке. Что с ним разумно сделать?
– Что ты мелешь, чучело? – возмутилась Лилия, закрывая уши Малышу своими ладонями.
– Я не с тобой сейчас говорю, женщина! Тебя мы съедим… последней. Не волнуйся, от волнений мясо делается горьким! Ну, муж! Отвечай!
– Хозяйка добрая, – буркнул Пашка, отворачиваясь. – И стариков в детинце прикармливает.
– И тратить столько золота на убогого мальчика – тоже неразумно. За это золото можно полк воинов народить и поднять! Так? – продолжаю я.
– Так! – закричал Пашка, вскакивая на ноги и бросая поводья на круп коней, развернувшись ко мне и встав вызывающе. – Так! Сколько уже сложилось из-за этой блажи господской?
– Поняла? – ткнул рукой я в Лилию и добавил, ещё громче: – Поняла? Надо было удавить его подолом и идти рожать полк новых воинов! Как же ты так? Ай-яй-яй! Нехорошо! Неразумно-то как! И что, что это сын самого Старого Мамонта? И что, что он станет Великим Паладином? С его Даром! И что, что он встанет, как отец его, на пути Тьмы в защиту Мира? Разумнее настрогать ещё один бесполезный полк!
Пашка плюхнулся на сиденье, да так неудачно, что чуть не свалился под колёса. Глаза – в пол-лица. Морда – то белее соли, то краснее волос Пламени.
– А я? Пашка, а я? Я же урод! Меня надо было тоже удавить ещё в колыбели! И Суслика спасать не надо было. Всё одно же помер. Возиться с ним было неразумно! А ты, Пад? Когда тебе отрубят ногу или руку, тебя спасать или – добить? А, Пад? Что? Иначе выглядит твоя «разумность», если перейти к конкретным людям, а? Так что, Пашка, не знаю, как все, что так делают, но вот у этой конкретной семьи есть будущее. И за это будущее я буду сражаться! А вот насчёт остальных – не знаю. Не знаю…
Пашка сел, отвернувшись, ссутулившись, подобрал вожжи, тронул коней. Три женские глотки ревели в три ручья. И Малыш – за компанию.
– Ты жесток, Ёжик! – всхлипывала Лилия. – Я не думала, что ты настолько жесток!
