И им совсем нет нужды ведать, что жизнь – требует жертв. Причём – лучших! Самые лучшие всегда бросали свои жизни на Алтарь Жизни. Только тогда есть Жизнь. А как не станет героев и подвижников, некому станет сражаться насмерть – со всепоглощающей силой энтропии хаоса, так не станет и жизни. Наступит покой. Покой кладбища.
– Жизнь – борьба! Только тот, кто в бою – живёт. Все остальные – уже мертвы, – вдруг слышу я собственные мысли, озвученные чужим голосом. Девичьим голосом. Огнянка опускает глаза, приседая, прячась за спину Волчонка от моего взгляда.
Махнул рукой – тут тотальный заговор всех вокруг против меня и конфиденциальности содержимого моей головы. Пламя, УМник, теперь и Огонёк – все так и стремятся открыть меня Миру. Не понимая, что языка у меня нет. И это как бы – намёк. Что слово – не воробей, вылетит – употеешь топором махать!
– Время! – взревел УМник, отведённый мною назад, за спину Лилии и указывающий пальцем на толпу малолетних оболтусов. – По машинам!
А они стоят и машут. Стоят и машут, Карл! Растерянно улыбаясь. Улыбаются и машут!
Нет, всё же Судьба – права! Отхерачив мне язык. Жаль – не по локоть! Чем теперь, каким эхом, отзовутся эти, да и другие, слова, часто – случайные, в веках?
Невозможно это просчитать. И дело даже не в мощности моей вычислительной системы, именуемой мозгом, сколько в том, что «фактор дурака», он же «случайность», в принципе не поддаётся счислению.
Глава 7
Наконец, этот балаган собрался. Едем, вполне ожидаемо – все. Малыш, его мать, я, охрана – как целевое задание, для этого, собственно, и были принесены все жертвы.
Кроме этого, будущие молодожёны – побитые, аж смотреть противно. Чтобы как-то подсластить им утро, залил в них бесцветной, усредненной Силы, которую маги называют Сырой Силой. До половины их внутренних кубышек. А их глаза! Определённо, мне начинает нравиться эта роль доброго Дедушки Мороза. Такие лица людей неописуемо приятно видеть!
Конечно же и Пламя с нами – под видом уже привычной ей роли няньки. На самом деле, из жгучего любопытства – столица же! Ну и Волчонок с Огоньком – за компанию. Пока. Они потом разъедутся по своим делам. Но выезжаем – вместе.
Тут, до выезда, ещё одна история была. Пад, прибираясь поутру в мойне, нашёл то, что на мусор не было похоже. И оставил на видном месте – накопитель и изменивший свой облик кинжал, что уже показательно. Уж как Пашка, воин, Порубежник, любил оружие, а с его деревенской непосредственностью – особенно. Я помню особенность психики этих простых ребят, что на кристально чистом глазу думают, что «бесхозное значит – ничьё, значит – моё»! А с его любознательностью – постоянно греющий уши в наших разговорах – знал стоимость накопителя. Но не прихватил, не попытался свалить и «зажить новой жизнью». Так и остальные посетители утреннего умывальника охали, ахали, рассматривали со всех сторон, крутили так и этак, что только на зуб не пробовали, но оба предмета так и остались на бочке.
И уже мы выезжать собрались – Пашка бежит:
– А это? Чьё это? – кричит, красный от злости. – Искушаете меня? Грешно это!
Вот тебе и «деревенский». И все остальные – перетыкиваются. На меня. А я даже и не сразу въехал в тему – не могу понять, о чём разговор и страсти кипят? Беру. Накопитель и кинжал. Я же совсем забыл про эти безделушки! Накопитель сразу, не глядя, бросил Сирусу. А он – от неожиданности – не поймал. Уронил на землю, пришлось ему спешиваться, поднимать кристалл.
А вот кинжал стал мне любопытен. Он стал тоньше, стал более узким, сохранив длину и прямоту свою. И узкий дол на клинке – остался. Но не это было поразительно. И даже не рисунок узорчатый металла. Не знаю, почему, но я чувствовал сталь клинка. Как? Тоже затрудняюсь ответить. Понял только, что вчера, под воздействием моей прихоти и неведомых мне сил и стечений обстоятельств, сталь эта сильно изменилась. Вплоть до поразительной перестройки кристаллических решёток ферритовых. Эко меня несёт! Могу лишь предполагать, что температурное воздействие (клинок раскалён был до белого яркого свечения) и воздействие чудовищного давления (я же «не велел» металлу «утекать», зажав его чем-то, предположительно силовым полем) так преобразили сталь, что слои разной плотности из разных строений кристаллических состояний железа и соединений железа так причудливо перемешались, что диковинный узор этого мгновенно застывшего течения сталей поражает эстетическим совершенством. При этом выдавив из металла неизбежные чужеродные примеси, воздушные полости, настолько малые, что глазом увидеть их невозможно.
От удивления – спешиваюсь. Упирая клинок в камень – наваливаюсь. Гнётся упруго, но не ломается. Металл стал однородным, плотным, не имел внутреннего напряжения и вызванных этим микротрещин, что и приводит к хрупкости твёрдой стали. Отпускаю – возвращается в прежнее положение. Упругость – на высоте. При этом острие кинжала оставило в диком, отёсанном камне глубокую отметину, не оставив отметин на себе, на пике клинка, твёрдость и плотность – поразительные.
Маню к себе стража с топором. Бью по клинку топором. М-да! Жаль! Хороший был топор. Ах да! Я же «погасил» свечение клинка вчера, как гасят свечу. Быстрое, почти молниеносное остывание клинка как раз и привело к тому, что поверхность лезвия дополнительно уплотнена, а глубже, где остывало чуть дольше, пусть и на пару секунд, но дольше, – не так тверда, относительно, конечно, внешнего слоя, что и даёт клинку гибкость всего лезвия и сверхтвёрдость поверхности. Этакая закалка получилась. Вещество поверхности клинка находилось в каком-то невиданном мною раньше состоянии сверхплотной и сверходнородной упорядочности какой-то чудной структуры, что должна быть кристаллической решёткой стали, но – не решётка, хотя кристаллическая. С твёрдостью, присущей как раз кристаллу алмаза, например, а никак не стального изделия.
– Мне понравилось, – говорю я. – Хорошая сталь. Береги ножичек, девочка!
И протягиваю кинжал хозяйке – Серолапке Волчице.
– Не теряй, а сломать, даже у тебя, не получится.
Девушка принимает кинжал с этаким благоговением – с торжественным лицом, двумя руками, бережно, кланяется, говорит, с дрожью в голосе:
– Я назову его Дар Смерти!
И тут же в меня устремились мечи, кинжалы и прочие колюще-режущие предметы. Не дёрнулся даже – лишь потому, что всё это устремилось в меня рукоятями ко мне. И оглушающий рёв стремящихся перекричать друг друга людей, общий смысл которого – в совершенно понятном, по-детски простом желании: «Хочу такую же игрушку!»
– Молчать! – тихо сказал я. Кричать в таком случае совершенно бессмысленно. Люди совершенно неадекватны, страсть обладания чудесной штучкой стоит поперёк головы, аж вон – глаза повытараскивались, рты распахнулись от внутричерепного давления инородного предмета в голове. А вот такой тон, неожиданно спокойный и тихий, заставляет удивиться, несвойственный содержанию черепа предмет исчезает, его заменяет мысль: а что случилось? А почему?
Вот – тишина. Смотрят, ждут.
