Потому думаю о другом. Усердно думаю о другом. О себе. О самочувствии и самовосстановлении. И о способах улучшения самочувствия и ускорения восстановления.
Ну вот я и на месте! Меня вполголоса окликает невидимый глазу страж. Отвечаю условленным словом. Калитка открывается. Лицо стража густо зачернено. Потому я и не видел его глазами. Только через потоки. Вижу Дубняка, отмахиваюсь от него рукой, ковыляю в мойню. Мне как-то не до чего. Двор пуст, убитых нет, стража бдит. И этого – достаточно. Остальное – после.
Сбрасываю в угол груз, плюхаюсь на полати. И всё! Не могу даже глаз открыть! Полностью выдохся! Не ушёл в отруб, но даже веком не могу шевельнуть. Только и могу смотреть на всё «вне себя».
За моей спиной, в самом углу банного сумрака, обняв руками колени и накрывшись спутанными волосами, на верхних полатях сидела зарёванная и растрёпанная девочка. Пламя. Одарённая к Огню. Когда я шумно зашёл, она испуганно вжалась в угол, замерев, не смея дышать. Но, узнав, встревожившись моим поведением, тихо позвала, Зовом:
«Дед!»
Я не ответил. И девочку будто подменили. Исчез испуганный до смерти ребёнок. Появилась растерянная, но заботливая девушка. В «светлом» углу, в привычном для него месте, зажёгся Светильник, пыхнула жаром печь, дыхнул теплом бак с водой. Для Пламени, мага Огня – уже привычные манипуляции с силами собственного сознания.
Пламя больше ничего не сказала. Понимает – все слова напрасны. Утёрла слёзы ладонями, совсем ещё по-детски, волосы мигом свила в небрежный жгут, отбросила на спину, бережно уложила меня на полати, стала освобождать от амуниции и остатков одежды, всхлипывая носом и закусив нижнюю губу. В её глазах – непередаваемая боль от сострадания. И – ужас. Девушка споро избавила меня от одежды, охая от вида моих ран, стеная в голос вместо меня. Стала быстро отмывать меня и обрабатывать раны средствами из перемётной сумы, что внёс в мойню Дубняк. Глава моей стражи бросил короткий, но цепкий взгляд на моё тело, покачал головой, сжав челюсти, вышел.
В процессе обработки меня Пламенем сознание моё помутилось, поплыло. Я будто уснул. А когда пришёл в себя, то почувствовал себя лучше. Ненамного, но лучше.
Потому – сразу заметил вид девочки.
«Кто тебя?» – спросил я её, держа пальцами левой руки её лицо за подбородок.
«Она!» – с какой-то ненавистью ответила девочка, вырвалась, сгребла рвань под ногами в охапку, пихнула эту ветошь в угол, выбежала.
Вошёл Дубняк. Со сменным комплектом белья и моим старым набором вещей, вычищенных и починенных. Стал помогать мне одеваться.
– Что случилось? – спросил он.
Мотаю головой. Указываю на УМника, на свой рот, вновь коротко и отрицательно мотаю головой.
– Сломали твой говорящий артефакт? – кивает Дубняк. – Вот уж не думал, что имеются на Свете бойцы, что способны так тебя, твоё Могущество, отделать! И-ие-ех!
Видит, как я хмурюсь, кивает.
– Молчу-молчу, – говорит он, садится, начинает пеленать мою ногу в свежую портянку, – и ничего не спрашиваю. И даже когда сказки про это деяние буду слушать, сделаю вид, что не понимаю, про что речь. Потому и служу уже два десятка лет разным хозяевам и жив до сих пор. Что все их тайны в моей голове не задерживаются и до моего языка не добираются.
– Как тут? – скрипучим карканьем спрашиваю я.
Дубняк от неожиданности сел штанами на мокрые полы. Но совладал с собой быстро, занялся второй ногой, как ни в чём не бывало монотонно и обыденно докладывая:
– Буянов отогнали легко. Синяки и помятые рёбра мы и не считали никогда. Хуже стало, когда сударыня вернулась. Ох, и лютовала! Уже залилась – до бровей, да и с собой привезла. Что лютовала? Может, что не забрал её никто. И никто не встретил. Ах, это? Да, одна прибыла. Злая, совсем как там, на стене ты её нацарапал. Только вживую – страшнее. Даже я спрятался в конюшне, за Харлеем. Не то что мои мальцы. Баба – что ураган! Погодь, хозяин, дай хоть подпоясаю тебя!
Лечу, хромая на обе ноги, в дом. Всюду – погром, как в первый день нашего приезда. Так же – пустые ёмкости от крепких напитков, порванные шторы, осколки битой посуды, опрокинутая мебель. Будто бой шёл в доме. Кто с кем? Почему? Что случилось?
Лилия лежала в собственных испражнениях и рвоте, с изорванным и задранным платьем, раскинув руки и ноги, обутой из них оказалась только левая, а на правой – грязный и стёртый до дыр чулок, в спутанных волосах – сор, остатки еды, соломинки, сосульками засохла рвота.
Бережно поднимаю её, откидываю с лица эти сосульки, рукой счищаю с её прекрасного лица всё лишнее. Глаза её, не сразу, в несколько этапов, но открываются. Расфокусированно и потерянно блуждают. Пока не перехлёстываются на моём лице. И её прекрасное личико кривится маской злобы и ненависти.
– Ты! – шипит она змеёй, начинает извиваться, вырываться, упираясь мне в грудь, отталкиваясь. – Где ты был, урод? Почему тебя не было? Мерзость! Тварь! Дохлая свинья!
Она бьёт меня по лицу. Лицо её перекошено, с губ срывается хрип и пена. Я не препятствую ей. Но – не отпускаю.
И будто демон выскочил из неё. Когда её силы, оказавшиеся невеликими, иссякли, она вся сжалась в комок, стала биться в рыданиях, по инерции продолжая, уже бессильно, бить меня.
– Они! Они! – всхлипывала она. – Всё! Всё! Всё забрали! Всё! А ты! Где ты был? Я тебя для чего, урода, приблизила? А? Они забрали моего мальчика, понимаешь?! Моего сына! Его сына! Они! А что ты сделал? Где ты был? Почему? Тебя! Не было! Рядом?!
– Кто? – хриплое карканье вырвалось из моего горла, причиняя мне страшную боль, будто не слова из меня выходили, а комки битого стекла, раздирая горло.
– Они! – вновь начала кричать она.
Она сумела всунуть между нами свою левую ногу, оттолкнувшись от меня, отъехала по грязному полу, неведомо откуда выхватила кинжал, размахивая им перед собой, кричала, брызжа слюной:
– Они всё забрали! Всех! Мужа, детей! Всех! Все – мертвы! А теперь они забрали и Малыша! А ты?! Где ты был?! Малыша! Моего Малыша! Забрали! Его нет больше! Со мной!
И вдруг она замерла, как будто услышав что-то. Оказалось, ей в голову пришла идея.
– Убей их! Слышишь?! Иди! Убей их! – шепчет она горячо, как одержимая. Она развернула кинжал остриём ко мне, тычет в меня рукоятью.
– Кого? – раздирающе горло каркаю я. И забираю кинжал, чтобы не поранилась, держа нож за лезвие.
– Всех! Убей их всех! Я знаю, ты можешь! Милый! Сделай это для меня!
Падает на колени, ползёт ко мне по полу, по подолу платья. Теперь она упрашивает меня. Я – растерян. Не знаю, как себя вести, что мне делать? Свободный ход подола закончился, она падает, хватает меня за ремень, начинает распутывать завязки штанов.
Мягко отстраняю её – мне не завязать штаны обратно, даже портупею не застегнуть. Но отстранить Лилию – непросто. Она лихорадочно, обламывая ногти, рвёт кожаные завязки, как в горячечном бреду приговаривая:
