Однажды кто-то из коллег Емельянова пошутил о том, что все женщины спорят, мол, какие мужчины являются самыми страшными бабниками. А что тут спорить? Самые страшные бабники работают в милиции, особенно в уголовном розыске.
Это было чистой правдой. На пути Константина, как и на пути любого другого опера, было слишком много женщин. Свидетельницы, потерпевшие, информаторши, профессиональные проститутки, бандитские подруги и подстилки воров — они проходили одной бесконечной, просто нескончаемой чередой. Можно было выбрать любую, при этом точно зная, что ни у кого не встретишь отказа.
Все они бесконечно вешались на него, ведь он был молодой здоровый мужчина. И Емельянов пользовался ими без зазрения совести. И постепенно стал замечать, что все эти бесконечные женщины сливаются для него в одно целое.
Он не помнил их имен и лиц. Ему было абсолютно плевать, какого цвета глаза у очередной безликой постельной подруги. Его не интересовала их жизнь, их увлечения, как и с кем они живут, о чем мечтают и почему с такой легкостью прыгнули в постель к нему, не понимая, что он обращает на них не больше внимания, чем на подушку.
Иногда, правда, он задумывался, почему так происходит, почему эти безликие, одинаковые женщины не понимают совершенно простой вещи — позвонил, пришел, переспал не имеет ничего общего с любовью. Более того, они настолько ему безразличны и не нужны, что их имена он просто намеренно не запоминает. Как могут не понимать, что даже не нравятся ему? А все, что происходит, только физиология, ничего больше.
И постепенно его душа становилась такой черствой, что в ней просто не могло найтись места для какой-то одной женщины. Емельянов не доверял женщинам. Он их не ценил. Он просто пользовался ими — как мебелью, как предметом обихода, не больше. И никогда не дорожил ни одной из них. Нечем было там дорожить — безликие, неумные, болтливые, даже самые красивые и опытные ничего не представляли для него, они были никем. И это одело в непробиваемую броню цинизма его застывшую душу.
Парикмахерша Валерия, к которой Емельянов пришел, была одной из них. Его сексуальные похождения дали неплохие плоды: теперь он отлично разбирался в женщинах, и каждую из них мог читать как раскрытую книгу. Он видел их насквозь. И до того, как произносились какие-то слова, Константин уже прекрасно знал, о чем они будут говорить, и это вызывало в нем смертельную скуку. Он словно блуждал по бесконечному лабиринту, где стоят абсолютно одинаковые статуи. Статуи, которые ему не нужны.
Валерия, судя по всему, считала себя неотразимой. Емельянов про себя лишь посмеялся, как глупо она пыталась себя преподнести, не понимая, что половые органы абсолютно одинаковы у всех женщин и что в своей жизни он повидал столько всего, что удивить его чем-то попросту было невозможно.
Она считала, что произвела на опера такое неизгладимое впечатление при первом допросе, что он намеренно пришел к ней. Как бы Валерия удивилась, если бы узнала правду — что точно с такой же легкостью Константин пришел бы к любой другой, и к кому именно идти, для него вообще не имело значения!
Емельянов же пришел потому что у него было плохое настроение. Операция провалилась, он предвидел головомойку от начальства, он ненавидел людей, весь окружающий мир. Ему хотелось выпить еще, и не сидеть дома одному с котами. Ему было все равно, кто она, как выглядит. Она даже не нравилась ему, эта женщина. Он и не видел ее в упор. И, скорей всего, после окончания расследования этого дела даже не узнает ее на улице.
А она смотрела не него хитрющими глазами и упивалась своей несуществующей неотразимостью, видела себя неповторимой, эта, как ее там… парикмахерша… Вера, Лера, Света, Люба, Катя или как там еще? Да какая, собственно, разница?
Они выпили водки и оказались в постели. В постели Емельянов всегда был жестким, невнимательным и думал только о своем собственном удовлетворении. Потом ему захотелось еще водки. Он дал ей деньги и отправил в магазин. Самому не хотелось выползать из постели, пусть даже чужой, хотелось так лежать не двигаясь, курить в потолок и полностью отключить мозг. До полного растворения в пространстве, стать чем-то вроде пятна на стене, чтобы не видеть, не чувствовать, не думать… Главное — не думать.
Емельянов вспомнил, что она принесла много всего — явно доложила свои собственные деньги. Две или три бутылки водки, еще какое-то вино… Они пили, потом снова занимались сексом, потом снова пили…
Когда они еще могли говорить, Валерия, запинаясь, произнесла:
— Слушай, а я ведь забыла… У Киры с актером роман был. С красивым таким. Она мне еще фотку показывала. И от этого актеришки у Кирки совсем снесло крышу.
— Как его звали, помнишь? — машинально спросил Емельянов, прекрасно зная имя актера.
— Павел Левицкий, — выпалила парикмахерша, — он еще в кино про шпионов снимался. Кирка в него страсть как влюбилась, вообще обалдеть! Как обкуренная ходила.
— И чем закончился роман? — Константин с удовольствием затянулся сигаретой, выпуская кольца дыма в потолок.
— Бросил он ее, конечно, — Лушко поморщилась. — Кира ведь была так себе. Да и старше меня, между прочим! И совсем не такая уж красивая. Мазалась только. А так ничего особенного в ней не было.
Она подтвердила уже хорошо известную ему истину: вот эту завистливую сучесть, которая всегда сидит в женской крови. Ему захотелось сжать ее плечи, ну просто сдавить, и хорошенько встряхнуть, крикнув при этом: что ж ты за сука такая? Да ведь убили твою подругу! Убили, дура, понимаешь! Да какая разница, старше, моложе, ты на себя в зеркало посмотри! Думаешь, кинозвезда? Да ты еще та мелкая, завистливая сучка, неспособная даже постичь своим утлым мозгом, что есть край всему, что нельзя сейчас завистливо причитать, ведь это подруга твоя!
Но он ничего не сказал. Ему вообще расхотелось говорить дальше. Поэтому снова были водка и секс, и они отрубились только под утро.
Поморщившись от головной боли, Емельянов встал с кровати и принялся одеваться.
— Ты куда? — На него тут же уставилась пара встревоженных женских глаз.
— Пора вставать. Мне же на службу.
— Да… Не везет тебе, — потянулась Валерия. — А я сегодня не работаю, не моя смена. Могу спать…
— Спи, — он пожал плечами, подумав, что это ему уже точно все равно.
— Ты ведь придешь сегодня вечером, правда? — Женщина села в постели, и ясно, четко он снова увидел, что у нее серая кожа лица, плохо покрашенные волосы и дряблая грудь.
— Не обещаю. Служба, сама понимаешь, — чтобы избежать неловких моментов, Константин знал лучший способ — просто подойти, поцеловать, и сама заткнется.
Он подошел и легонько чмокнул ее в щеку. Валерия расцвела, заулыбалась. Он направился к двери.
— Но ты ведь позвонишь сегодня, да? У нас общий телефон, но соседи обязательно меня позовут! Вот, держи, — взяв с тумбочки листок бумаги и косметический карандаш, она быстро написала номер. Емельянов взял бумажку.
