Также частным случаем саботажа считалась диверсия — вывод из строя важных военных, промышленных и государственных объектов. Кроме того, саботажники могли проникать в чужую систему обороны, подкупать чиновников, блокировать коммуникации, распространять ложную информацию…
Начитавшись всего этого, Емельянов захлопнул книгу и нахмурился. Картина вырисовывалась уж слишком серьезной. Взрыв дома действительно мог относиться к любому виду политического или даже военного саботажа, являясь прямой дискредитацией власти. Но если рассматривать версию о том, что к взрыву дома приложило руку КГБ, то вполне допустимой была бы версия о том, что его могли устроить для того, чтобы отвлечь внимание от чего-то очень важного.
Емельянов нахмурился еще больше. Слово «саботаж» впервые произнес жилец дома, инженер. Интересно, почему он употребил именно это слово, что знал он такого важного, что использовал его?
Емельянов потянулся к телефону. Главврач сняла трубку сразу.
— Позовите жильца дома… Инженера… — Представившись, опер по бумажке прочитал фамилию. Но в трубке тут же повисло напряженное молчание.
— Видите ли… Этого сделать я не смогу, — женщина вздохнула. — Этот человек умер сегодня ночью.
— Что?! — закричал Емельянов. — От чего?
— О, ничего криминального! Уверяю вас! Инфаркт. Возраст, знаете ли, да и такое потрясение, как потеря жилья, не проходит бесследно… Ночью ему стало плохо. Жена забила тревогу. Наши медики справиться не смогли. Вызвали скорую помощь. Пока ехала, он умер на руках у жены. Так что скорая лишь констатировала смерть.
— А это точно был инфаркт? — для проформы уточнил опер.
— Точно. Врач скорой подтвердил.
— А накануне вечером к нему никто не приходил? — помолчав мгновение, спросил Емельянов.
— Да, приходили. Откуда вы знаете? — удивилась женщина. — Двое мужчин с его работы. Сидели у него около часа. Потом ушли. А ночью ему стало плохо.
Она еще что-то говорила, но так как в ее информации больше не было смысла, Емельянов повесил трубку. «Двое мужчин с работы». Больше сомнений у него никаких не было: к взрыву дома приложил руку КГБ. Это означает, что игра в саботаж была серьезной и страшной. И смертельной.
А у Емельянова оставался только один вопрос: зачем? Ну зачем?
Глава 15
Опираясь на кулаки, Жовтый приподнялся над столом, возвышаясь над ним, как айсберг. Да, его хмурое лицо сразу же вызывало устойчивую ассоциацию с ледяным айсбергом — опасным, топящим корабли. Слишком понятную ассоциацию. Емельянов изо всех сил сдерживал улыбку, точно зная, что подобного Жовтый точно никогда ему не простит.
В кабинете они были вдвоем. Емельянов добрался туда лишь под вечер. День выдался тяжелым, и от этого ожидания нервы у него стали сдавать. А потому он переступил порог кабинета начальника не с самыми лучшими чувствами. Его раздражало абсолютно все.
Он старательно прикрыл за собой дверь — не хотелось, чтобы их разговор слышали окружающие. И вовремя. Едва Константин подошел к столу, Жовтый уже возрос над ним глыбой. И произнес как-то вкрадчиво, будто даже спокойно:
— Скажи, дорогой, ты совсем дебил?
Опер моргнул, выдохнул и постарался ответить сдержанно:
— Не понял?
— Сейчас объясню, — Жовтый сжал кулаки. — Скажи, ты давно работаешь?
— Да вроде как давно, — кивнул Емельянов, которого этот разговор не встревожил — ему действительно было все равно.
— Почему же ты ведешь себя как Емеля? Где ты видел, чтобы по важному делу опер допрашивал свидетелей всех скопом? Скажи, Емельянов, ты дурак?
А, вот оно что! Ну конечно, санаторий и взрыв дома. Да, Жовтый в чем-то был прав. Он действительно допустил большую ошибку. На такое способен только желторотый мальчишка, салага. Но Емельянов прекрасно понимал, почему так поступил.
Беспечность, раздражение от того, что его погнали заниматься пустым делом, бравада — хотели? Нате вам, получите и выкусите! И потом, переступая порог того злополучного санатория, он даже в страшном сне не предполагал, что из этого выйдет.
— Главврач настучала? — поморщился Емельянов. — Я могу объяснить.
— Она самая, — кивнул Жовтый. — Объясняй.
И в этот самый момент у Константина гора свалилась с плеч. Он понял, что здесь нечего бояться. Пустота. Ничего страшного не произошло. А потому, расслабившись, слегка улыбнувшись, он сказал:
— Дело было не важным. Меня послали туда для галочки, только для того, чтобы получить отметку в протоколе, — и получили работу такую же, для галочки. Так уж произошло.
— Ты, Емеля, первый день в уголовном розыске работаешь? Разве ты не знаешь, что с ходу нельзя определить, какое дело будет важным, а какое — нет?
— Тут я согласен, — кивнул Емельянов, — и даже готов признать, что совершил ошибку. Дело казалось мне пустяковым. Я же не предполагал, что наткнусь на теракт с горой трупов.
— Что ты сказал? — От лица Жовтого отхлынула вся кровь. Не ожидая подобного ответа, он буквально рухнул обратно за стол. Несчастное кресло заскрипело под его весом. И Емельянову подумалось, что когда-то он начальника точно доведет.
— Я сказал правду, — опер тоже сел напротив. — Да, я готов признать, что совершил ошибку. Опрашивать всех скопом было непрофессионально и глупо. Но я не знал, сколько трупов в этом теракте. А кстати, сколько трупов?
— Что ты несешь? — Жовтый почти взревел. — Какой теракт?
— Вообще-то я сказал про трупы, — Емельянов вздохнул.
— Ты видел все документы по делу, — Жовтый сразу ушел в сторону. — И сколько трупов, ты знаешь. О чем же ты говоришь?
— Один сумасшедший преподаватель? Это ложь. Я хочу понять, почему меня послали на это задание, информацию о котором так тщательно скрывают. По какой причине не говорят правду о том, сколько людей погибло в доме от взрыва? Почему это скрывается?
— Емельянов, хватит! — Жовтый снова сжал кулаки. — Ты несешь чушь! Как всегда. И я понимаю, почему ты ее несешь — чтобы оправдать свое собственное головотяпство.
— Может быть, — улыбнулся Емельянов, — и моя ошибка заключалась в том, что я принял это дело за ерунду. А теперь у меня по нему еще два трупа.
— Что? — Жовтый закашлялся.
Коротко и четко Емельянов доложил о смерти портнихи из ателье и инженера. Жовтый слушал внимательно, не перебил ни одним словом.
— Ну, портниха могла наглотаться наркотиков где угодно, с любым своим хахалем, — резюмировал он, выслушав рассказ, — а инженер — действительно умереть от инфаркта. Это естественная смерть, и уголовный розыск подобным заниматься не должен.
