— Да, меня допрашивали в КГБ, — нехотя признался декан.
— О чем?
— Об антисоветских группировках, в которых принимал участие Тимофеев. Которые подготавливали теракты, диверсии против советской власти.
— Вы знали об его участии в этих организациях? — усмехнулся Емельянов.
— Нет! Клянусь чем угодно, нет! — Декан отреагировал так горячо, что даже потерял страх, так ему хотелось оправдаться. — Я не знал ни о чем подобном! Знал бы, сразу бы сообщил компетентным органам! Но Тимофеев… Он был странный. Он был не боец. И я не верю, что у него хватило бы духу участвовать в диверсии или теракте. Кроме того… — он вдруг запнулся.
— Что? — Емельянов почуял след. — Говорите все, как есть! Вам вообще нечего бояться.
— Видите ли, он был болен. Серьезно болен. Я видел его медицинскую карточку. Он мне принес, для облегчения нагрузки на кафедре. У него была опухоль головного мозга в начальной стадии. Он все время сидел на медицинских препаратах, а по ночам не мог заснуть, поэтому злоупотреблял снотворным.
— Что вы сказали? — Емельянов не поверил своим ушам. — Каким снотворным?
— Нембуталом. Он получал его по рецепту из больницы. Ему выписывали. И по утрам он всегда был сильно заторможен. Очень сильно. Поэтому больше не читал лекции, не мог. Он заведовал лабораторными работами у студентов, контролировал их выполнение. Но в последнее время и это получалось у него плохо. Он все больше и больше погружался в себя. Странный был, я же говорю.
Емельянов подумал, что это описание погибшего преподавателя просто идеально помещается в сведения КГБ о психе, который не мог себя контролировать и устроил в доме взрыв бытового газа. Получалась идеальная картинка, словно по заказу! Но так ли это было на самом деле? Или декан просто машинально повторял то, что так хорошо было воспринято на его допросе в КГБ?
Емельянов не был медиком, но смутно догадывался, что больных людей с опухолью не пичкают наркотическим снотворным, даже в лечебных целях. Что-то тут было не так. Нембутал словно преследовал его. А может, все эти версии с нембуталом были просто очень удачной, всегда хорошо срабатывающей выдумкой КГБ?
— Сотрудники госбезопасности обыскивали рабочий стол Тимофеева? — спросил он.
— Да. Но в нем ничего не нашли. Никакой запрещенной литературы.
— А Тимофеев высказывал на кафедре, среди других преподавателей, антисоветские взгляды?
— Нет, как можно! — Вопрос оперуполномоченного перепугал декана до полусмерти. — Никогда такого не было. Я бы не допустил!
— Почему же вы назвали его странным?
— Ну… — декан растерялся, — он говорил, что слышит голоса. Говорил об аномальных зонах, о разломах земной коры. Согласитесь — это странные темы для разговора советского преподавателя.
— А взрывчаткой он интересовался? — выпалил Емельянов.
— Да, — декан вздрогнул, — говорил, что если наименее опасное взрывчатое вещество совпадет с энергетическим разломом земной коры, взрыв будет неимоверной силы. Но это чушь, фантазия! Это наукой не подтверждено, абсолютно!
Теперь Емельянову было понятно, почему именно странного преподавателя Тимофеева принесли в жертву секретному эксперименту спецслужб. Если только… Если только Тимофеев сам не был в этой замешан, ведь арест КГБ мог быть фикцией. Так часто делали, чтобы замаскировать участие человека в работе спецслужб.
— За что Тимофеева вызывали в КГБ?
— Я не знаю об этом, — декан, похоже, был искренне удивлен. — Разве он был арестован? Нам ничего не сообщали об этом!
Емельянов подумал: все ясно, по принуждению или по доброй воле Тимофеев принимал участие в эксперименте спецслужб. Арест, антисоветские диверсии и теракты — все это было фикцией. Похоже, погибший преподаватель был секретным агентом КГБ и работал на спецслужбы. Емельянов имел смутное представление, как спецслужбы строят свою агентурную сеть. Тимофеев с его «странными» взглядами, так отличными от общепринятых, от всех остальных, был явно под их прицелом.
— Он был наркоманом? — снова в лоб выпалил Емельянов.
— Нет, что вы! Как бы он работал с людьми… — заерзал на стуле декан, и опер понял — попал в точку. Свою совесть Тимофеев глушил нембуталом, декан подозревал это, потому и проговорился.
— Кто были его близкие друзья, с кем он общался на кафедре, с кем дружил? — продолжал Константин.
— Он был очень необщительным человеком. Друзей у него не было. Разве что невеста.
— Невеста? — опешил Емельянов.
— Да, они собирались пожениться. Это наша лаборантка Надежда Горенко. Единственная, с кем он находил общий язык. Хорошая девушка.
— Позовите ее. Я хочу с ней поговорить.
— Это невозможно. Она уволилась, и у нас больше не работает.
— Идемте в отдел кадров! — решительно поднялся опер.
В отделе кадров он моментально напустил страху на пожилую тетушку в огромных очках. Выяснилось, что Надежда Горенко уволилась на следующий день после взрыва дома.
— Вы ее лично видели? Она сама заявление принесла?
— Нет, что вы, — тетушка была на грани истерики, — она прислала заявление по почте. И там письмо еще было. Написала, что у нее в селе тяжело больна мать, она увольняется и едет к ней, чтобы ухаживать. И что за трудовой книжкой заедет позже. Попросила у нас ее пока сохранить. Ну, я и пошла навстречу. У человека такое горе… Я все документы оформила, как надо, а книжка у нас.
— Вы понимаете, что совершили нарушение? — прикрикнул на нее декан. Тетка заплакала.
— У вас есть ее фотография? — Емельянов обернулся к декану.
— Кажется, есть. Общий снимок всего коллектива на Новый год.
Он принялся рыться в шкафах. Тетка вытерла слезы и бросилась ему помогать. Вскоре альбом был найден. Декан нашел нужный снимок.
— Вот она, — он указал Емельянову на девушку во втором ряду. Опер, лишь только взглянул на фотографию, сразу понял: перед ним была неизвестная из морга. Сомнений не было.
По дороге обратно на службу он мучился серьезной дилеммой. С одной стороны, было бы хорошо позвонить Виктору Васильевичу в морг и сказать, что личность неизвестной наконец-то установлена. Опознание трупа, галочка в отчете — мол, помог установить личность. Все дела. Но с другой стороны — он занимался делом о взрыве дома абсолютно незаконно!
Жовтый прямо сказал, чтобы он перестал совать туда свой нос. Константин действовал на свой страх и риск, распутывая эту ниточку только потому, что она случайно попала ему в руки. Ну и еще, наверное, потому, что ему так хотелось оправдаться перед самим собой за жестокий промах, который он совершил в самом начале, ведь не такой уж законченный идиот он был, хотя со свидетелями в санатории повел себя именно так. И Емельянов понимал, что в своих, именно в своих глазах должен довести это дело до конца. Иначе больше никогда не сможет спать спокойно.
