— Круто, — она прибавила газу, — а ты действительно так трепетно любишь природу?
— Терпеть не переношу, обкормили в детстве. Видишь ли, Даша, мои родители были типичными шестидесятниками, то есть турпоходы, «изгиб гитары желтой», палатка, костер, споры о наболевшем до утра. Веришь ли, почти каждые выходные таскали в походы по Подмосковью.
— А ты?
— А я хотел шляться с друзьями.
— Почему не отказался?
— Не мог, уж больно родители обижались. Они у меня были самыми настоящими советскими учеными, физиками по образованию и лириками в душе.
— Ты говоришь, были?
— Это не то, что ты подумала. Оба живы, здоровы и вполне счастливы в заштатном французском городке Париже. Слышала о таком?
— Даже была пару раз. А как они там оказались?
— В девяносто третьем отец был уже замом директора по науке одного из проблемных московских НИИ. Руководитель этого милого заведения к тому времени раздал половину площадей института разным фирмам в аренду. Когда он задумал закрыть основную лабораторию и отдать освободившееся помещение под кабак, папа пошел искать правду в московскую мэрию. Там ему сказали такое, что он на следующий день к чертовой матери уволился и уехал преподавать в Сорбонну, благо приглашали.
— А что ему такого сказали?
— Ничего особенного. Просто сообщили, что ни он, ни его наука обновленной России на фиг не нужны, и задали риторический вопрос типа: «Когда же вы все, наконец, передохнете?»
— Как они там?
— Родители? Нормально. Когда на маман накатывает ностальгия, она идет поливать березки.
— Березки?
— Да. Она посадила несколько берез в саду, у них с папой домик в предместье.
— В Россию часто приезжают?
— С тех пор — ни разу. Кстати, мы подъезжаем, высади меня.
— А как ты собираешься…
— Много будешь знать, из секретарш выгонят.
— Я, к твоему сведению, офис-менеджер.
— Тем более.
Когда я появился в его спальне, главный «сталевар» всея Руси уже собирался отходить ко сну.
— Интересно, как вы все-таки умудряетесь ко мне проникать, — спросил он, дисциплинированно включив «антиподслушку».
— Ничего особенного, меня этому учили.
— Что-то срочное?
— Да. Сейчас я кратко опишу вам ситуацию. Настоятельно прошу не кричать, ногами не топать и кулачищами по мебели не стучать, вон они у вас какие. Перед уходом я оставлю вам диск с информацией и инструкциями. Внимательно все изучите, потом его уничтожьте.
— Я готов.
— Это радует. Итак, ваши компаньоны и соучредители Белопольский, Черняк, Ступин и Талахадзе через два дня прибывают в Москву на плановое заседание, во время которого всех вас планируют устранить.
— Что?!
— Я, кажется, просил не шуметь, или вы желаете прослушать продолжение вместе с охранниками? — и резво скакнул за шкаф. В дверь постучали, и тут же в проеме появилась голова служивого.
— Что-то случилось, Петр Николаевич?
— Все в порядке, Боря, ступай.
— Мне просто показалось…
— Это я об стол треснулся. Иди, говорю, я спать буду.
— Есть. — И голова исчезла.
— Прошу прощения, постараюсь не шуметь.
— Уж будьте так добры. Сынок вашего компаньона и, насколько мне известно, давнего приятеля Бориса Семеновича Белопольского, командующий у вас безопасностью, решил несколько изменить состав учредителей, то есть грохнуть всех вас и своего папашу в том числе.
— Что… черт, дальше.
— Если я не ошибаюсь, Черняк и Ступин бездетны и ближайших родственников не имеют. Талахадзе холост, с родственниками близких отношений не поддерживает, слишком увлечен девками по вызову, верно?
— Верно.
— Ваша старшая дочь заведует онкоцентром, младшая преподает в Гнесинке. Ни та ни другая к вашему бизнесу отношения не имеют.
— И здесь вы правы.
— Еще обучаясь в Кембридже, Гриня Белопольский не только сменил фамилию на Вайсфельд, но и изрядно поголубел.
— Ну, допустим, Вайсфельдами их семейство было до конца тридцатых годов прошлого века, потом ославянили фамилию от греха подальше.
— Вы знали о его, скажем так, нетрадиционности?
— Нет, его отец мне, бывало, жаловался на его загулы, но чтоб такое…
— Значит, постеснялся сказать. Так вот, там же, в Кембридже, он очень близко подружился с неким милым юношей Аланом Бойд-Симмонсом. Вам ничего не говорит эта фамилия?
— Позвольте, это же «Стилз»!
— Совершенно верно, «Стилз индастриз» — один из ведущих мировых сталелитейных концернов, и папаша этого голубка, Гарольд Бойд-Симмонс, если мне не изменяет память, трудится там в скромной должности председателя совета директоров.
— Так вы хотите сказать, что…
— Не уверен, думаю, что детки захотели создать свою империю, вернее, захватить уже созданную.
— Чушь какая-то.
— Вовсе даже нет. Потом посмотрите распечатки их бесед друг с другом и с куратором.
— А это кто?
— Так они называют человека, который спланировал устранение всех вас.
— Я хочу знать, кто это.
— Так, один бывший сотрудник ГРУ.
— Терехин? Не верю!
— И правильно делаете. Терехин как раз на нашей стороне. Это его ближайший помощник, некто Толмачев.
— Никогда о таком не слышал.
— Неудивительно. Очень скромный и далеко не глупый человек. Кстати, после акции он собирается кинуть своих нанимателей. Вам ничего не говорит название «УМГ»?
— Как же, Уральская металлургическая группа, очень серьезные люди. А к чему вы это?
— Все на диске и вообще — по окончании операции я вам столько интересного расскажу… А сейчас от вас требуется изучить инструкции и скрупулезно им следовать. И, пожалуйста, не надо никакой самодеятельности.
— Да я этих уродов…
— Безусловно. И я тоже, но чуть позже. Меня, если хотите знать, приговорили вместе с вами. Все, давайте прощаться, а то я вторую ночь на ногах.
— Так здесь оставайтесь.
— Я — не Вайсфельд, — и гордо направился к выходу под его всеми силами сдерживаемый хохот.
— Да, едва не забыл, если вам на днях сообщат о моей смерти, не спешите расстраиваться, слухи могут быть несколько преувеличены.
— Это как же так?
— А вот так, на войне как на войне.
Глава 30
Опустившиеся на Подмосковье сумерки совершенно не принесли прохлады. Обливаясь потом, я бегом спешил на точку встречи, если эти жалкие потуги на физкультуру можно было назвать бегом, хныча, причитая и жалея себя, любимого, без слов, естественно, но с очень большим чувством.
